Идрис Шах - Сто рассказов мудрости

Когда между тем Мевляна прибыл в Дамаск, ученые мужи и прочие вельможи приняли его с должными почестями и расположили его в медресе Мукадаса – священной семинарии – и он пытливо обратился к стяжанию дальнейших знаний на религиозном поприще. Он пробыл в Дамаске семь лет. В ту пору был он сорока лет от роду.

Рассказывают, что однажды Мевляна прогуливался в садах Дамаска и тут увидел странного на вид человека, явившегося из толпы. Одетый в долгополый кафтан из черного войлока и покрытый своеобразным головным убором, он являл собой личность, непохожую на прочих людей. Оказавшись возле Мевляны, он приложился устами к его рукам и сказал: «О ты, мастер пробы, пытующий золото на оселке мудрости, испытай меня и узнай мою пробу!» В людской сутолоке он тут же затерялся в толпе: а был это Мевляна Шамс Тебриз. Наш Мевляна искал его, но тот исчез, будто его и не было.

Спустя какое-то время Мевляна Джалаледдин отправился в путешествие в Рум (азиатскую часть Турции) и по его прибытии в Кайсарию с почестями был принят местным вельможеством. Сахиб Исфахани хотел предоставить ему гостеприимство в своем доме, но сеид Бурхануддин заявил, что обычай Мевляны – всегда останавливаться в медресе. Одолеваемый множеством людей, искавших у него просветления, Мевляна спасался в уединении, замкнувшись в своей комнате. Прозрением осознав эту созерцательную сторону Мевляны, великий святой (сеид Бадруддин) сказал Мевляне, что теперь он должен искать в созерцании близости с ним (Бадруддином) и от него воспринять знание божественных и сокровенных манифестаций, поскольку впредь ему (Мевляне), с Божьей милостью, надлежит для того посещать покровительствующего святого. Мевляна, подметив внутреннее томление и жажду великого святого сеида Бахаддина, сел у ног Наставника для дальнейшего просвещения.

В качестве первого урока сеид велел Мевляне семь дней держать пост, но тот ответил, что семи дней слишком мало, что он предаст себя посту и созерцанию на сорок дней, и всецело себя вручает умосозерцательному обществу этого светоча среди мудрецов, Бадруддина; и все, что он ел за это время, это несколько ячменных лепешек, а вместо завтрака пил лишь глоток воды. Предаваясь этой духовной практике, он прозрел неведомые круги со всеми их тайнами, затворясь, как он был, в келье своего созерцания.

По свершении сорока дней поста, когда святой сеид Бадруддин вошел в келью Мевляны, он увидел что тот глубоко ушел в размышление, как если бы воспарил умом в вышние круги Небытия, ибо «все, что ни есть во вселенной, это только то, что есть в твоем собственном Я, – ищи в своем Я, чего бы ты ни искал, ибо все есть ты».

Застав Мевляну опять в состоянии созерцания, он предоставил его этому положению, рассудив, что Мевляна хочет блюсти еще один сорокадневный пост. По истечении второго сорокадневия святой вошел в келью Мевляны и увидел его стоящим на молитве в слезах, орошавших щеки. Тот, кто с таким усердием предавался благочестивому созерцанию, даже не заметил вошедшего к нему в затвор. Святой сеид вновь ушел прочь и предоставил Мевляне завершать третье сорокадневное бдение.

По истечении времени вне себя от страха за здоровье Мевляны святой сеид с размаху распахнул дверь в затвор, Громко изъявляя свою тревогу. Тут святой увидел, как Мевляна появляется из своей кельи с улыбкой на устах и умиротворением на лице. Глаза его были как две «реки радости», и он произнес строки: «Узри в двух этих наших зрачках отраженье небесного Любимого нашего – узри же здесь и образ Господина нашего в танце».

Оценив непреложную ступень просветления, которой достиг Мевляна, святой обнял его и сказал: «Ты был мудрейшим из мудрых в помышленье о всех сводах нравственных правил жизни, как и о всех сферах духовного бытия; но ныне ты проникнул тайну того, что есть самая сердцевина сокровенной жизни, и достиг ступени постижения, которой вполне могли бы позавидовать святые и праведники прошлого; и я полон благодарности, что споспешествовал тебе в достижении этой стадии чистоты и добродетели». Вслед за этим он велел Мевляне взойти на поприще просвещения людей и возжечь огонь божественной любви в сердцах искателей истины. Вот так и случилось, что Мевляна направился в Конию и стал преподавать сокровенное мистическое учение. С той поры он повязывал свой тюрбан на арабский манер и носил свободное одеяние с широкими рукавами, на тот фасон, как было принято у ученых мужей древности.