Идрис Шах - Сказки в суфийском обучении

Это уже само по себе представляет собой довольно интересный и ободряющий симптом нынешней фазы интеллектуального фольклора. Почему так? Да потому что, если мы явно видим какую-то тенденциозность, проявляющуюся в физике, схоластике или метафизике, то мы на пути к ее преодолению. В чем выражается тенденциозность в нашем случае?

В том, что люди требуют обосновать некоторые заявления именно в тех терминах, в которых они были сформулированы . Скажем, акцент, сделанный мною на роли собраний, где люди сгруппированы определенным образом, можно легко (и некорректно) счесть заявлением о том, что тип обучения, на который я ссылаюсь, не может осуществляться никак иначе. В абзаце же просто указана одна конкретная форма, в которой может реализоваться так называемая «жизненная ситуация». Собрание множества людей в одной комнате – лишь форма подобной ситуации, хоть в какой-то степени знакомая среднему читателю подобной литературы.

Словом «фольклор» я воспользовался для того, чтобы указать на состояние души современного человека, сходное с тем, что мы видим в менее развитых сообществах. Однако между двумя типами фольклора есть и большое различие. В наивном фольклоре человек может верить, что определенные объекты имеют магические или особые свойства, и он более или менее знает, какими могут быть эти свойства.

В фольклоре современного человека все обстоит иначе: он верит, что определенные положения неизбежно абсурдны, и при этом, сам того не ведая, слепо придерживается других необоснованных предположений. Фактически, почти все его поведение обусловлено скрытыми предрассудками.

Чтобы наглядно показать действие таких предубеждений, бывает необходим «шоковый» стимул.

Такой стимул присутствует как среди вышеприведенных утверждений по поводу обучающих историй (потому, и только потому, что некоторые сведения о них утеряны обществом, к которому я обращаюсь), так и, не менее выпукло, в конструкции самих этих историй, если удастся взглянуть на них в неком структурном аспекте.

Приведенные ниже соображения обеспечивают нас наглядным примером относительной раздробленности сознания современных людей. Вот этот пример:

Хотя каждодневный опыт каждого обитателя нашей планеты независимо от уровня его культуры и общества доказывает, что у всякой вещи может быть множество применений, функций и смыслов, человек не переносит данный опыт на те случаи, которые – в силу какой-то мистики – он считает не подпадающими под это правило. Иными словами, человек может признавать, что у апельсина есть цвет, аромат, пищевая ценность, форма, фактура и т.д., и с готовностью согласится, что апельсин может иметь множество назначений в зависимости от того, с какой целью его желают использовать, зачем его рассматривают и что с ним делают. Но если вы рискнете предположить, что, скажем, обучающий рассказ имеет столь же широкий диапазон функций, фольклорный механизм оценки в нашем современнике заставит его сказать: «Нет, сказки существуют для развлечения», или, что-нибудь запутанное: «О да, конечно. А о каком функциональном назначении вы говорите: психологическом, социальном, антропологическом, философском?»

Никто ему не сказал, что существуют или могут существовать такие эффективные функции сказок и в таких сферах, которых он, возможно, еще не достиг или о которых не слышал, и даже не может воспринять их или хотя бы связно обсуждать, пока в его сознании не произойдет некий фундаментальный информационный процесс.

На подобные заявления можно услышать готовый ответ: «Вы умничаете». Тут стоит напомнить, что так ведут себя растерянные школьники, столкнувшись с чем-то, чего они не могут рационально объяснить или полностью понять.

В древние времена чай не был известен за пределами Китая. Слухи о чае дошли до мудрецов и до невежд из других стран, и все пытались представить себе, что это такое либо в соответствии с тем, чего каждому хотелось, либо в соответствии с тем, каким чай мог быть, по их мнению, сам по себе.

Король Инджа («Здесь») снарядил в Китай посольство, которое получило в подарок от китайского императора чай. Но обнаружив, что его пьют даже простые крестьяне, послы пришли к выводу, что он недостоин их царственного господина. К тому же они заподозрили, что китайский император вполне мог обмануть их, подсунув вместо небесного напитка что-нибудь совсем другое.

Величайший философ из Анджа («Там») собрал все, какие мог, сведения о чае и пришел к выводу, что эта субстанция действительно существует, но весьма редка и принадлежит к неизвестному порядку вещей. Ибо, разве не определяли его как: трава, вода, зеленый, черный, иногда горький, иногда сладкий?