Элизабет Страут: Меня зовут Люси Бартон

Я написала письмо матери. Написала, что люблю ее, и поблагодарила за то, что она приехала ко мне в больницу. Написала, что никогда это не забуду. Она ответила мне открыткой с изображением Крайслер-билдинг ночью. Понятия не имею, где она раздобыла эту открытку в Эмгаше, Иллинойс, но она прислала мне ее и написала: «Я тоже никогда не забуду». Она подписалась: «М». Я положила открытку на столик у кровати, возле телефона, и часто смотрела на нее. Брала ее в руки и держала, изучая изменившийся мамин почерк. У меня до сих пор хранится эта открытка с Крайслер-билдинг ночью, которую она мне прислала.

Когда я смогла покинуть больницу, с меня спадали туфли. Я не думала, что похудеть означает потерять вес во всех местах – но, конечно, так и было, и туфли стали мне велики. Я положила открытку на дно пластиковой сумки, которую мне дали для моих вещей. Мы с мужем поехали домой на такси. Я помню, что мир за больничными стенами показался очень ярким – тревожно ярким, – и это меня напугало. Дети хотели спать со мной в мою первую ночь дома, но Уильям сказал «нет». Однако они все равно улеглись со мной на кровать, две мои девочки. О господи, я была так счастлива, что вижу своих детей! Они очень выросли. У Бекки была ужасная стрижка. Она залепила волосы жевательной резинкой, и подруга семьи, у которой не было своих детей и которая приводила девочек ко мне в больницу, подстригла ее.

Джереми.

Я не знала, что он гей. Не знала, что он болен. Нет, сказал мой муж, он никогда не выглядел больным, как те, у кого СПИД. А теперь его нет – он умер, пока я лежала в больнице. Я плакала непрерывно и тихо. Сидела на крыльце, и Бекка гладила меня по голове, а Крисси время от времени присаживалась рядом и обнимала своими маленькими ручками. А потом девочки принимались прыгать вверх и вниз по ступенькам. Мимо прошла Молла.

– О господи, ты уже слышала о Джереми! – воскликнула она. И сказала, что ужасно, когда такое случается с мужчинами. И с женщинами, добавила она. Молла посидела со мной, пока я плакала.

Я так часто думала – так часто – о том мужчине в больнице, на двери которого был желтый стикер. Я видела его в тот день, когда мать уехала, а меня оставили в коридоре напротив его палаты. Вспоминала, как он смотрел на меня горящими темными глазами, с мольбой и отчаянием, не давая мне отвести взгляд. На его месте мог быть Джереми. Много раз я думала: я узнаю, где и когда он умер – это должно быть зафиксировано в официальных документах. Но я так никогда и не узнала.

Когда я вернулась домой, было лето, и я носила платья без рукавов, не сознавая, какая я тощая. Но я замечала, что, когда я шла по улице, чтобы купить продукты для детей, люди смотрят на меня со страхом. Я приходила в ярость от того, что они смотрели на меня с опаской. Вот так же смотрели на меня дети в школьном автобусе, опасаясь, как бы я не села рядом с ними.

Костлявые и изможденные мужчины продолжали проходить мимо.

Когда я была ребенком, наша семья посещала конгрегациональную церковь. Мы были там изгоями, как и всюду. Даже учитель воскресной школы игнорировал нас. Однажды я опоздала в класс, и все стулья были заняты. Учитель сказал: «Просто сядь на пол, Люси». В День благодарения мы приходили в особый зал в церкви, и нас угощали обедом. В этот день люди относились к нам лучше. Мэрилин, которую мама упомянула в больнице, иногда приходила вместе со своей матерью. Она подавала нам фасоль и подливку и клала на стол булочки и маленькие пластиковые контейнеры с маслом. Люди сидели за столом вместе с нами, и я не помню, чтобы на этих обедах в День благодарения на нас смотрели с презрением. Много лет мы с Уильямом ходили в приюты Нью-Йорка в День благодарения и раздавали угощение, которое приносили. Но всегда казалось, что индейки и ветчины слишком мало – даже если приюты были не очень большими. В Нью-Йорке мы угощали не только конгрегационалистов – часто попадались цветные, а порой душевнобольные. Однажды Уильям сказал: «Я больше не могу этим заниматься», и я ответила «о’кей» и тоже перестала это делать.

А люди, которые мерзнут! Я не могу это вынести! Я читала статью в газете о пожилой паре в Бронксе, которая не могла оплачивать счета за отопление. Они сидели в кухне с открытой духовкой. Каждый год я давала деньги, чтобы такие люди не мерзли. Но я чувствую себя неловко оттого, что сейчас пишу об этом. Моя мать сказала бы: «Прекрати хвастаться, Люси-Сукина-Дочь-Бартон»…

Добрый доктор сказал, что может пройти много времени, прежде чем я наберу свой прежний вес. И он оказался прав – хотя я и не помню, сколько именно времени потребовалось. Я ходила к нему на осмотр – сначала раз в две недели, потом раз в месяц. В этих случаях я старалась принарядиться. Помню, как примеряла разные наряды перед зеркалом, пытаясь увидеть себя его глазами. В офисе доктора люди были в приемной, в комнате для осмотра и в его кабинете – что-то вроде ленты конвейера с разным человеческим материалом. Я думала о том, как много задов он видел и какие они, должно быть, разные. Рядом с моим доктором я всегда чувствовала себя в безопасности, чувствовала, что его заботят мой вес и мое состояние. Однажды я ждала своей очереди возле его кабинета, прислонившись к стене. На мне было синее платье и черные колготки. Он беседовал с очень старой женщиной, очень тщательно одетой. Это роднило меня с ней: стремление выглядеть перед нашим доктором опрятными. Она сказала: