Харуки Мураками: Хороший день для кенгуру (сборник)

Секунд через пятнадцать я оставил ладонь в покое, глубоко вздохнул и снова занялся кукурузным супом. В голове плыл туман, ныл онемевший затылок. Так бывает, если натянуть задом наперед кепку-бейсболку на пару размеров меньше. Сантиметрах в тридцати над тарелкой лениво дрейфовало белое облачко, похожее на яйцо, и нашептывало мне: «Хватит! Ну сколько можно маяться? Спи давай!» Оно уже давно маячило перед глазами.

Это газообразное яйцо то приобретало четкую форму, то опять расплывалось. И чем сильнее я напрягался, пытаясь засечь неуловимую смену его очертаний, тем тяжелее становились веки. Чего я только не делал, чтобы отогнать наваждение! То тряс головой, то крепко зажмуривался, то широко открывал глаза. Ничего не помогало. Оно все так же болталось над столом. Господи, до чего же спать хочется!

Тогда, поднося ко рту очередную ложку, я попробовал произнести «кукурузный суп» в уме по буквам по-английски: «Сorn potage soup».

Не тут то было. Слишком просто.

– Скажи какое-нибудь слово, только подлиннее, – шепнул я подружке. Она работала в школе учительницей английского.

– Миссисипи, – тихо, чтобы никто не услышал, откликнулась она.

«Mississippi», – выдал я про себя. Четыре буквы «s», четыре «i» и две «p». Ничего словечко.

– А еще можно?

– Молчи и ешь, – сказала она.

– Спать страшно хочется.

– Вижу, вижу. Не спи, пожалуйста. Все же смотрят. Чего я потащился на эту свадьбу! Как вам картина:

парень за столом с подругами невесты? К тому же не такая уж она мне и подружка. Надо было отказаться и все. Тогда бы сейчас в своей постели седьмой сон видел.

– Йоркширский терьер, – вдруг проговорила она. Я не сразу сообразил, как это должно писаться.

– Y-O-R-K-S-H-I-R-E T-E-R-R-I-E-R, – пробубнил я, теперь уже вслух. У меня с правописанием всегда было хорошо.

– Молодец! Потерпи еще часок. Через час я сама тебя уложу.

Покончив с супом, я зевнул три раза подряд. Вокруг сновали официанты, убирая суповые тарелки и разнося салат и хлеб. Мне показалось, хлеб проделал немалый путь, прежде чем оказаться здесь.

Речи, которые никто не слушал, лились рекой. Говорили все больше о жизни, о погоде. Я снова стал засыпать, и подружка тут же заехала мне по лодыжке носком босоножки.

– Не обижайся, но мне правда никогда еще так спать не хотелось.

– Ты что, ночью не спал?

– Не мог заснуть. Все о чем-то думал, думал…

– Вот и сейчас сиди и думай. Только не засыпай . Все-таки у моей подруги свадьба.

– Именно что у твоей, – огрызнулся я.

Она положила хлеб на тарелку и, ничего не говоря, пристально посмотрела на меня. Я замолчал и принялся за жюльен из устриц. Вкусом они напоминали мясо доисторических животных. Закусывая устрицами, я превратился в великолепного крылатого ящера, одним махом пролетел первобытный лес и окинул холодным взглядом расстилавшуюся подо мной пустынную землю. Там, внизу, тихонькая, средних лет учительница музыки распиналась насчет школьных лет новобрачной. Выяснилось, что девочка надоедала всем дотошными вопросами, не сразу схватывала, отставала от других детей, зато потом, под конец, стала играть на пианино с большой душой. «Хм-м», – сказал я про себя.

– Ты, наверно, считаешь ее занудой? – спросила моя подружка. – А на самом деле она – просто замечательный человек.

– Хм-м.

Остановив поднесенную ко рту ложечку, она пронзила меня взглядом:

– Я серьезно. Хоть ты и не веришь…

– Верю, – успокоил я ее. – А когда высплюсь, еще больше поверю.

– Ну, может, она и вправду нудновата, но это не такой уж большой грех. Так ведь?

– Не грех, – кивнул я в знак согласия.

– Гораздо лучше, чем смотреть на все искоса , как ты.

– Ничего не искоса , – запротестовал я. – Не дали выспаться и притащили до кучи на свадьбу к девчонке, которую я почти не знаю. Потому только, что она, видите ли, твоя подруга. Я вообще не люблю свадьбы. Терпеть не могу. Собрались сто человек, едят какие-то паршивые устрицы!..

Не произнеся ни слова, она аккуратно положила ложечку на тарелку, поднесла к губам лежавшую на коленях белую салфетку. Кто-то запел, замелькали вспышки фотоаппаратов.

– Просто хочу спать. – Меня словно оставили одного в незнакомом городе, да еще без чемодана. Я сидел, скрестив руки на груди, когда официант поставил передо мной стейк, над которым сразу повисло белое облачко. «Представь белую простыню, – вещало оно. – Только-только из прачечной. Шикарную белую простыню. Ну как? Вот бы тебе на ней растянуться! Сначала похо-лодит, потом тепло станет. И пахнет солнцем».