Эрик-Эмманюэль Шмитт - Дневник утраченной любви

Это обстоятельство почти так же страшно, как мамина смерть: я думал, что мы связаны теснее.

Какой-то мудрец сказал, что уверены мы можем быть лишь в неизбежности смерти.

Но я не знаю, из чего состоит смерть. И не хочу слушать ничьих объяснений, ибо одинаково боюсь того, кто сулит мне небытие, и того, кто сулит райское блаженство.

Получается, что уверен я в одной-единственной – неопределенной – вещи.

Истинная мудрость состоит в приручении неопределенности.

У меня есть вера.

Ни одно из убеждений не способно дать мне знание о потустороннем. Но я выращиваю веру. Веру в тайну нашего существования. Нашей жизни. И нашей смерти.

Жизнь была дивной неожиданностью, смерть будет чудной неожиданностью. В каком порядке? Понятия не имею!

Дидье Декуэн [8] Дидье Декуэн (р. 1945) – французский сценарист и писатель, удостоенный Гонкуровской премии в 1977 г. – он верующий, как и я, – спрашивает:

– Вера помогает тебе справиться с горем по матери?

– Ни на грамм.

– Мне тоже.

Мы долго молча смотрели друг другу в глаза, по-братски обнажив души. Тоска по любимому существу обречена терзать нас на этой земле.

В ее отсутствии столько присутствия!

В кабинете Даниэль протягивает мне вырезку из газеты. Статья называется «Скончалась мать драматурга Эрика-Эмманюэля Шмитта».

Я разваливаюсь на куски. Ее снова убили у меня на глазах.

Даниэль напуган моей реакцией. Он уговаривает:

– Прочти статью. Написана очень доброжелательно и сочувственно!

Я рыдаю, не решаясь выпустить наружу бьющуюся в клетке черепа детскую мысль: «Отдал бы всю свою известность, только бы она жила…»

Она всегда на расстоянии чувствовала, что мне плохо. Как и я. Мы притягивались. Беззвучно звали друг друга.

Я должен был почувствовать ее смерть!

Я не понимаю… Потеря зрения и слуха ставит под сомнение мою теорию нашей любви.

Неужели это была иллюзия?

После маминого ухода у меня разболелась правая нога, и я за несколько дней превратился в инвалида. Двигаюсь с трудом; перехожу из сидячего положения в стоячее с опаской и всеми возможными предосторожностями, а ночью ворочаюсь, безуспешно ищу наименее болезненную позу.

Мой врач Ален Г. назначает мне кучу анализов и тестов, посылает на консультацию к светилу и добавляет огорченно:

– После смерти матери ты просто не желаешь двигаться вперед!

Иногда усталость давит слишком сильно, и я не против, чтобы все остановилось. Не хочу, чтобы болела душа, не могу больше терпеть физическую боль.

Ни рентген, ни МРТ не выявили причину болей в колене.

Врач, рассматривающий снимки, советует обратиться к кинезитерапевту.

На сем моя медицинская кругосветка заканчивается: отец был кинезитерапевтом, так что к такому специалисту я точно не пойду.

Я хромаю, и мне плевать на окружающих.

Книга овладевает мною. Я потрясен: ничто не мешает творить – ни печаль, ни воспаление. Писание спасает.

Интересно, как спасаются «непишущие»?

Мне плохо сегодня утром. В чем дело? Придется покинуть три кокона – дом, работу, печаль – и отправиться в Лотарингию, чтобы сыграть моноспектакль «Мсье Ибрагим и цветы Корана». Где я возьму энергию, чтобы изобразить другого человека, если больше не обитаю в собственном теле? Как вдохнуть жизнь в героев, думая только о смерти?

Сажусь в поезд. Плечи опущены, ноги налились свинцом. Можно подумать, меня тащат на бойню…

Сцена – это театр чудес: прошлое становится настоящим, хромой перестает хромать, мертвый встает, чтобы поклониться, а я рассказал историю Мсье Ибрагима и сыграл всех персонажей, бегая из одной кулисы в другую. После первой реплики: «В тринадцать лет я разбил мою свинью-копилку и пошел к шлюхам», силы вернулись, колено «заморозилось». Силой магии подмостков мне было сорок, потом тринадцать, потом стало восемьдесят, как моим героям.

Публика благодарила меня стоя, и я ушел за кулисы совершенно счастливым. Там меня ждал подарок.

Шанталь, читательница из Нанси, с которой я уже двадцать лет веду дружескую переписку и время от времени встречаюсь, ждала меня в компании подруг (они помогают ей передвигаться на инвалидном кресле). Стоило мне увидеть ее благородное, открытое лицо, яркие смеющиеся глаза, и я ощутил блаженство. Шанталь излучает только нежные положительные вибрации, и про себя я называю эту женщину «мой ангел на костылях».