Франсуаза Саган - Четыре стороны сердца

Излишне объяснять – ибо это вполне ясно, – по какой причине старый завод и стены старого дома получили название Крессонада. Зато гораздо сложнее, да и скучнее, было бы объяснить, каким образом сами Крессоны нажили свое состояние на кресс-салате, горошке и прочей овощной мелочи, которую и доныне экспортировали по всему миру.

Этот неинтересный сюжет потребовал бы – по крайней мере, от автора – больше воображения, чем памяти.

– Ты не замерзла? Хочешь, возьми мой свитер?

Мужской голос, прозвучавший рядом с Мари-Лор, был от природы мягким и приятным, но прозвучал слишком вопросительно и чересчур заботливо для такого пустячного повода. Поэтому молодая женщина недоуменно заморгала и отвернулась, выразив этим нечто вроде легкого пренебрежения к свитеру своего супруга (на который мельком взглянула).

– О нет, спасибо, мне проще пойти домой. Да и тебе тоже – не хватало еще, чтобы ты сейчас вдобавок ко всему подхватил бронхит.

Она встала и спокойно направилась к дому; гравий дорожки поскрипывал под ее модными туфельками. Даже здесь, за городом, даже в полном уединении Мари-Лор демонстрировала неизменную элегантность и up-todate [2] Приверженность современным требованиям (англ.) . , чего бы это ни стоило.

Муж проводил ее восхищенным… и вместе с тем чуточку враждебным взглядом.

Следует сказать, что Людовик Крессон только-только оправился после пребывания в нескольких лечебницах, куда его привело ДТП – настолько тяжелое, настолько опасное, что ни врачи, ни любящая жена не надеялись, что он выживет.

Подаренный мужем на день рождения маленький спортивный автомобиль, который вела Мари-Лор, врезался в затормозивший грузовик, и со стороны пассажирского сиденья был буквально располосован стальными листами, сложенными в кузове означенного грузовика. Голова Людовика осталась, с точки зрения эстетики, практически невредимой, Мари-Лор вышла из этой катастрофы без единой царапины, что на лице, что ниже, а вот тело Людовика оказалось рассеченным во многих местах. Он впал в кому, и врачи полагали, что через день, от силы через два он покинет сей бренный мир.

Однако все части этого, от природы крепкого тела – легкие, плечи, шея, – отвечающие за внешнее и внутреннее здоровье своего простодушного владельца, оказались гораздо изворотливее и жизнеспособнее, чем можно было ожидать. И пока родные уже планировали похороны и выбирали музыку для этой скорбной церемонии, пока Мари-Лор уже готовила для себя вдовий наряд, в высшей степени элегантный (очень простой и дополненный пластырем на виске – совершенно ненужным), пока Анри Крессон, разъяренный этой нежданной помехой одному из своих планов, пинал ногами мебель и осыпал проклятиями служащих, пока его жена Сандра, мачеха Людовика, демонстрировала всегдашнее, угнетающее достоинство больной, прикованной к постели, – сам Людовик упорно боролся со смертью. И по прошествии недели, к всеобщему изумлению, вышел из комы.

Общеизвестно, что некоторые врачи куда больше доверяют своим диагнозам, чем пациентам. Людовик вызвал сильное раздражение самых знаменитых медицинских светил, по традиции собранных у постели сына Анри Крессоном из Парижа и прочих мест. Легкость, с которой раненый вернулся к жизни, оскорбила этих господ до такой степени, что им оставалось только одно – обнаружить что-нибудь очень опасное у него в мозгах. Этого – вкупе с его молчанием – хватило, чтобы поместить больного сперва под простое наблюдение, затем в более специализированную лечебницу – психиатрическую. Он демонстрировал затуманенное сознание, выглядел неадекватным, а значит, считался душевнобольным, и его несокрушимое физическое здоровье только подкрепляло это убеждение.

Целых два года Людовика, по-прежнему безмолвного и пассивного, переводили из одной психиатрической клиники в другую и даже отправили в Америку на лайнере, буквально связанного по рукам и ногам. Родные каждый месяц летали навестить его, чтобы посмотреть, как он спит, или подбодрить «идиотской», по их выражению, улыбкой, перед тем как быстренько вернуться на родину. «Я не в силах переносить это зрелище!» – стонала Мари-Лор, сидя в такси и выдавливая из себя фальшивую слезу, поскольку никто из ее спутников даже не пытался пролить таковую.

Впрочем, с одним исключением – когда мать Мари-Лор, очаровательнейшая Фанни Кроули (которая незадолго до этого овдовела и искренне оплакивала своего супруга), также отправилась навестить зятя, хотя, вообще-то, никогда его особо не жаловала. Ковбойские замашки и прочный оптимизм Людовика раздражали многих, очень многих мало-мальски чувствительных женщин, притом что он нравился многим, очень многим другим женщинам – что называется, «с огоньком». Итак, Фанни навестила того, кого прозвала «ковбоем»: он полулежал в кресле, с привязанными к нему руками и ногами, ужасно исхудавший, но при этом ужасно помолодевший, и выглядел таким беспомощным, таким уязвимым и абсолютно неспособным отказаться от всех психотропных препаратов, которые ему кололи в вену с утра до ночи, что Фанни Кроули не выдержала и заплакала. Она плакала так горько, что даже заинтриговала Анри Крессона и побудила его согласиться на серьезный приватный разговор с ней.