Та-Нехаси Коутс - Танцующий на воде

Но и поймав, я не отпустил его взгляд. Так я стоял целое долгое мгновение и спиной чувствовал: невольники напряглись, они боятся, как бы моя дерзость не навлекла на них гнев Харлана. Однако мой отец продолжал улыбаться. Наконец он кивнул мне и развернул коня.

Сзади выдохнули. Я ретировался в хижину, залез на настил. Только теперь я посмел рассмотреть подачку – медяк с зазубренными краями, с портретом белого мужчины на одной стороне и козлом – на другой. Я долго водил пальцем по зазубринкам, и мне казалось, вот он, мой талисман, мой пропуск, мой билет в один конец с плантации, да и с Улицы тоже.

Все случилось буквально назавтра, поздно вечером. Мы с Финой уже поели, я лежал на настиле. В щель мне были видны трое – Фина, Босс Харлан и его жена Дейси. Харлан что-то внушал Фине приглушенным голосом. Меня трясло от страха. Сам я ни разу не видел Босса Харлана в гневе, но историй наслушался; в частности, Харлан убил невольника только за то, что бедняга перепутал мотыги – взял не свою. Дейси была не лучше. Говорили, она отхлестала одну девушку-молочницу кнутом, которым лошадей погоняют. Фина внимала этим двоим молча, глядя в пол, периодически кивая, а когда они ушли, велела мне спуститься.

Ни слова не произнося, Фина повела меня в поле, где нас не могли подслушать. Дело шло к полуночи. Духота нехотя уступала сыроватой прохладе. Я воображал, будто знаю, что грядет в скором будущем; я поеживался от предвкушения, и стрекот травяной мелюзги, шорохи и шелесты, весь этот ночной многоголосый хор, казалось мне, вещает о моем грандиозном будущем.

– Хайрам, я знаю, ты все примечаешь, – заговорила Фина. – Каждому тут, в Локлессе, приходится туго, но ты справляешься получше взрослых. Только теперь, мальчик, будет куда труднее.

– Да, мэм.

– Эти двое белых приходили сказать: больше тебе в поле не надо. Тебя в дом берут. В господский дом, мальчик. Да только они, которые в доме, – чужие. Ты поди воображаешь, будто там семья твоя? Как бы не так. Не забывайся, не заносись, слышишь? Я с тобой переселяюсь. Ты вчера представлял сильно бойко, вот и накликал на себя. Да и на меня, старую, заодно. Думаешь, мне там лучше будет? Думаешь, спасаешь меня из убожества? Нет, говорю тебе. Не спас ты меня, а под господский надзор подставил.

Тут, на Улице, мы дома. Можем потолковать, можем посмеяться. Правда, ты не видал, чтоб я смеялась или языком чесала, ну да не в том дело. Главное – над нами тут надзору нет. Не бог весть какая благодать, ну а все ж таки. В господском доме другие порядки.

Ходи с оглядкой. Оглядка – она лишняя не бывает. Помни, что я сказала: они, белые, тебе не родня, не семья. Взять меня, мальчик. Я тебе не кровная, а все ж мать. А белый господин, который вчера на лошади прискакал, – он да, он по крови отец твой, а на самом деле – нет. Вот и смекай, мальчик.

Фина пыталась предостеречь меня, чтоб не обольщался. Напрасно. В те времена я памятью был силен, а до мудрости не дорос. Вот почему, когда наутро за нами явился Роско, добряк дворецкий, мне изрядных усилий стоило скрыть радость от Фины. Мы двинулись вверх по холму; мы удалялись от табачной плантации, и я старался не слушать, не слышать песню приневоленных:

Вот и песня смолкла, рассеянная расстоянием. Мы прошли пшеничное поле, пересекли лужайку, миновали цветники – и передо мной, на холме, засверкал, подобно самому солнцу, господский, он же отцовский, дом. Я увидел каменные колонны, галерею; еще через несколько шагов – веерообразное окно над парадной дверью. Какое великолепие – и все мое! Мысль пронзила меня, подобно электрическому разряду. Кровь хозяина течет в моих жилах – пусть-ка кто-нибудь это оспорит! Значит, я сам – хозяин. И я был прав, только не в том смысле, в каком воображал.

Роско оглянулся на меня и, вероятно, по моему лицу, по блеску в глазах прочел мои чувства, потому что не без ехидства бросил:

– Нам сюда.

И повел нас прочь от колонн, от галереи, вниз, все вниз к основанию холма, который служил дому дополнительным фундаментом. В нем, в этом «фундаменте», была узкая дверца. Мы вступили в подземелье, в коридор, куда открывалось множество дверей. Из них появлялись люди («Привет, Фина! Привет, Роско!»), шли, каждый со своим заданием, исчезали в многочисленных ответвлениях лабиринта. Мы были под землей, под господским домом. В Муравейнике.