Лори Спилман - Жизненный план

– Нет! – Сбрасываю с себя ее руки. – Я должна там быть.

– Но ты не можешь. Твоя мать не хотела бы…

– Ах, вот вы где. – Вытаскиваю новые лодочки и пытаюсь всунуть в них ноги. Бог мой, за последний час ступни стали размера на два больше.

Как могу быстро иду по коридору, наполовину натянув туфли, с вытянутыми в стороны руками болтаюсь от стены к стене, как шарик в пинболе. За спиной слышу суровый, но негромкий голос Кэтрин.

– Брет! Немедленно остановись! – цедит она сквозь зубы.

Очень глупо думать, что я пропущу поминки. Я должна отдать дань маме. Моей красивой, любящей маме…

Добираюсь до лестницы, задержавшись, чтобы втиснуть, наконец, ноги в эти чертовы туфельки Барби. Уже на середине лестничного марша нога подворачивается.

– Ой-ой!

В одно мгновение все гости, собравшиеся почтить мамину память, поворачиваются в мою сторону. Краем глаза успеваю заметить распахнутые от ужаса глаза женщин, прикрывающих рот руками, и мужчин, с криком бросающихся мне на помощь.

Приземляюсь посередине гостиной, платье задрано, одна туфля потеряна в полете.

Меня будит перезвон посуды. Утираю слюну в уголке рта и сажусь. Пульсирующая боль в голове прорывается сквозь плотный туман. С усилием моргаю и оглядываюсь. Я в доме моей мамы. Это хорошо. У нее обязательно найдется аспирин. Гостиная погружена во мрак, туда-сюда шныряют люди, собирая посуду в коричневые пластиковые контейнеры. Что здесь происходит? Внезапно меня словно ударяет бейсбольной битой. Горло сдавливает, и я прижимаю к губам ладонь. Вся боль, острые иглы тоски и грусти вновь впиваются в мое сознание.

Мне говорили, что долгая схватка с раком много хуже короткой, но я не уверена, что это истина для желающих выжить. После того как маме поставили диагноз, смерть пришла так быстро, что все происходящее напоминало сюрреалистический бред, кошмарный сон, окончание которого мы ждали. Я до сих пор жду, что очнусь, вскрикнув от радости пробуждения, но вместо этого все чаще просыпаюсь, забыв о трагедии, и заставляю себя вновь и вновь переживать все заново, как Билл Мюррей в фильме «День сурка». Привыкну ли я когда-то жить без самого дорогого мне человека, любившего меня безоговорочно?

С остервенением тру виски, и короткие фрагменты всплывают в моей памяти одиночными вспышками, напоминая о фиаско на лестнице. Возникает желание умереть.

– Эй, соня! – Ко мне приближается Шелли, еще одна моя невестка, с трехмесячной малышкой Эммой на руках.

– О боже, – стону я, сжимая ладонями голову. – Какая же я идиотка.

– Почему? Думаешь, ты первая, кто так набрался? Как нога?

Убираю со щиколотки пакет с почти растаявшим льдом и верчу ногой в разные стороны.

– Все пройдет. – Трясу головой. – Она пострадала значительно меньше моего самолюбия. Как я могла поступить так с мамой? – Швыряю пакет с холодной водой на пол и встаю с дивана. – Шел, если судить по десятибалльной шкале, насколько ужасно я себя вела?

– Я сказала всем, что у тебя упадок сил. – Она слегка подталкивает меня плечом. – Они поверили. Неудивительно, у тебя был такой вид, будто ты неделю не спала. – Шелли смотрит на часы. – Слушай, нам с Джеем пора, уже восьмой час.

Приглядевшись, вижу Джея, он присел на корточки перед трехлетним Тревором и пытается засунуть его в яркий желтый дождевик, который делает малыша похожим на пожарного в миниатюре.

Светящиеся голубые глаза встречаются с моими, и Тревор радостно восклицает:

– Тетечка Бвет!

Сердце всколыхнулось, надеюсь, мой племянник никогда не научится выговаривать «р». Направляюсь к нему, чтобы ласково взъерошить волосы.

– Как поживает мой великан?

Щелкает кнопка на воротнике Тревора, и Джей поднимается.

– А вот и она. – Если не брать в расчет мелкие морщинки у глаз, появляющиеся только вместе с ямочками на щеках, моему брату можно дать двадцать шесть, а не его тридцать шесть. Он обвивает рукой мою талию. – Хорошо выспалась?

– Мне так стыдно, – ною я, утирая остатки туши под глазами.

Джей целует меня в лоб:

– Не переживай. Мы понимаем, что тебе тяжелее всех.

Из трех детей Боулингеров я одна пока не замужем, не успела создать свою семью. Моей семьей была мама. Поэтому брату меня жаль.

– Нам всем трудно, – говорю я, отстраняясь от него.

– Но ты же ее дочь, – вступает в разговор мой старший брат Джоад, появляясь из-за угла. Его поджарая фигура едва видна за буйной зеленью цветочных ветвей. В отличие от Джея, зачесывающего назад свои редкие волосы, Джоад сбривает их, отчего голова становится похожей на яйцо. Очки в тонкой оправе придают внешности гламурный оттенок. Он поворачивается и чмокает меня в щеку.