Сильвен Тессон - Доверься жизни

А они будут думать, что он в раю.

В полночь судно снялось с якоря. Море было беспокойное, дул ветер с Сицилии, и с каждым часом волны крепчали. Когда началась качка, зажатые между палуб люди испуганно переглянулись при блеклом свете. Потом первые, кому стало дурно, ринулись наружу, увлекая за собой остальных. Противились морской болезни только те, кто слишком боялся выпустить из рук опору. Идрис вышел в единственный доступный им проход и перегнулся через борт. Но увидев, как море то глотает, то выплевывает жестяной бок судна, почувствовал такую хрупкость всего, что решил вернуться внутрь, где среди вони цепенели его попутчики. И ввериться судьбе.

Утром третьего дня показался берег.

Пробежал слух: «Италия!»

Идрис жадно вглядывался в прибрежные склоны холмов. Море успокоилось, ветер стих. К югу виднелось белое пятнышко портового города. Издалека многоэтажки походили на куски сахара. Идрис подумал, что последние пять лет он жил в предвкушении этого мига: когда он ступит на берег Эльдорадо. На той земле все станет возможным.

Он вспомнил деревню, и как горевала семья, когда от засухи пала половина их стада верблюдов, и тот июльский день, когда лучшая самка вздулась и сдохла. И как кричали ночью мелкие, потому что не наелись. И мертвую тишину в палатке за деревней, когда в шесть утра солнце, едва взобравшись на гребень дюн, уже накаляло воздух как в полдень. А потом он ни о чем уже не думал, потому что судно остановилось и Юсеф стал бегать по лестницам как одержимый, выкрикивая приказы.

Высаживаться надо было быстро. Чтобы рассеяться по пустынному берегу раньше, чем нагрянет патруль. Итальянская Guardia Costiera была не так активна, как испанская или французская береговая охрана, но их катера все же встречались. Шлюпка носилась между судном и берегом, выжимая все возможное из мотора в тридцать пять лошадиных сил. Через три рейса алжирцы заставили нигерийцев лезть в рассчитанную на шестерых лодку сразу по пятнадцать человек. В шлюпке плескалась вода. Никто из пассажиров не умел плавать. Но Юсефу было плевать.

Полсотни босых людей сидели на песке и смотрели, как уплывает вдаль траулер. Эта удаляющаяся точка была последним, что связывало их с Африкой. Нить обрывалась.

Идрис поднял ворот куртки. Холодно в этой Италии!

У него была тысяча долларов в кармане и нужный контакт в Париже.

Бубу Дьюла – нигериец, который помогал своим соотечественникам найти угол, работу и оформить бумаги – за некоторую комиссию. Стервятник.

Когда Идрис договаривался с Юсефом в деревне, тот клялся матерью своей матери, что высадит его во Франции, и вот он в Италии, в двух с лишним тысячах километров от цели. Одно слово – араб.

Но кому жаловаться? Он представил, как стучится к карабинерам и просит схватить алжирца, который не держит клятвы. И отправился в путь.

Он научился отыскивать еду в ящиках с гнильем на задворках рынков, кормиться тем, что растет вдоль сельских дорог: шелковицей в осенних рощах, грушами, сливами и яблоками. Он медленно продвигался на север. Спал на автозаправках, сеновалах, под раскидистыми буками в лесах, а однажды – в заброшенном заводе, где у сов была сладкая жизнь. Как-то раз перед остановкой, где он провел ночь, затормозила фура, и дальнобойщик подбросил его на пятьсот километров. Когда Идрис уже выходил, тот дал ему десять евро и попросил отсосать. Идрис бросил деньги и убежал, и больше никогда не смотрел людям в глаза. Он шел подолгу, обходя города и довольствуясь хлебом. Пил родниковую воду, и вода была вкусной. Впервые увидев фонтан в деревеньке посреди Аостской долины, Идрис хотел предупредить прохожих, что прорвало трубу, и вода течет зря. Он остерегался собак, которые, почуяв темнокожего, шли за ним озлобленно, растравленные тысячелетней мелкобуржуазной дрессировкой. Его мучил холод, но не расстояния: он привык к долгим переходам без отдыха, а после каменистой пустыни неровный асфальт европейской глубинки был для его тугих мышц как ковер.

Сырым утром, когда нужно вставать, а в желудке пусто, и даже чай не обжигает горло долгим жаром, он думал, для чего эта жизнь, в которой весь выбор – печься заживо под солнцем Аллаха или подыхать от холода в канавах у неверных.

А потом был Париж, и надо было навести мосты. Он вышел на Дьюлу. Ему подыскали комнату в пригороде, в Оне-су-Буа. Эти пятнадцать квадратов он делил с четырьмя парнями его же возраста. Все они были из Мопти и с ним не разговаривали. Место ему оставили похуже: матрас в пятнах, у самой двери. Раковина текла.