Натали Дженнер - Общество Джейн Остен

– Пообещайте мне, пожалуйста, мистер?..

– Адам. Меня зовут Адам.

– Мэри Энн, – ответила она, протянув на прощание руку. – Начните, конечно, с «Гордости и предубеждения». А после – «Эмма», это моя любимая. Такая смелая, но такая забывчивая… Хорошо?

Вновь пожав плечами, он отсалютовал ей кепи и зашагал прочь по дороге. Он обернулся лишь один раз, едва миновав пруд у развилки. Девушка все еще была там – высокая, стройная – и смотрела на домик из красного кирпича, на заделанное окно и белую дверь, выходившую прямо на дорогу.

Закончив оставшуюся работу, Адам Бервик вновь оставил пустую телегу у ворот и устало поплелся по дороге, пока не дошел до маленького домика с террасой, где жил уже много лет.

Когда-то его семья была большой: отец, мать и трое сыновей, из которых он был самым младшим. Маленькая ферма, которой они владели, уже четыре поколения передавалась от отца к сыну. Благодаря этому все Бервики с малых лет были привычны к тяжелому труду. Ему нравилось это – монотонность, постоянство, с которым времена года сменяли друг друга, сон после работы, не оставлявший времени на разговоры.

Но Адам также был внимательным и прилежным учеником, взявшимся за книги отца, повсюду лежавшие в доме, когда ему было всего пять лет, и с тех пор читавшим все, что попадало ему в руки. Каждый раз, когда мать отправлялась в Олтон, он старался пойти с ней. Даже больше, чем кондитерскую и леденцы, которые она иногда покупала, он любил разглядывать детские книги в библиотеке и находить что-то новое для чтения. Потому что за страницами каждой из них скрывался совершенно новый мир, и он не понимал, как кто-то вроде его братьев может не замечать этого.

В этом мире он мог скрываться, когда хотел – если чувствовал, что мир настоящий, мир людей с их социальными взаимодействиями и ожиданиями, начинает давить на него. Необъяснимо, но он ощущал это несравнимо сильнее, чем прочие. Кроме того, он смотрел на вещи глазами героев книг, усваивал те же уроки, что и они, но что было важнее всего, пытался отыскать ключ к счастливой жизни. Он чувствовал, что те, чья жизнь не проходит в повседневных трудах, в отличие от его семьи, существуют в какой-то другой реальности, где их эмоции и желания, едва заметно сверкая и искрясь, бегут по бесконечным проводам, эхом отдаваясь в ушах еще неведомого слушателя. А в его собственной жизни ничто не сверкало и уж тем более почти не искрилось.

Единственным ярким событием для него стала выигранная дотация на обучение, но все померкло, едва лишь его братья ушли на войну. Его не призвали потому, что для военной службы он был еще слишком мал, а бессмысленную, по словам матери, учебу он уже перерос. Война все изменила, и не только в его семье, хотя деревенские знали, что Бервикам досталось больше всех – старшие сыновья погибли в Эгейском море в 1918‐м, а меньше чем через год отца скосила испанка. Порой из самых глубин отчаяния их с матерью спасали лишь соседская забота и участие.

Однако, несмотря на то что бездна еще не поглотила их, они постоянно колебались на самом ее краю. Ни он сам, ни его мать, невзирая на разные характеры, не в силах были вырваться из привычного русла их жизни, им чужда была сама мысль о возможности что-то изменить. Спустя несколько лет после войны, горя, долгов и беспрестанных стенаний матери они со значительной уступкой продали ферму обратно во владение семейству Найт. Поколения сменяли друг друга, и Бервики были прислугой Найтов, работая на них, как и его бабушка с матерью, как и он сам – каждое лето он косил для них сено, вспахивал поля, сеял пшеницу, хмель и ячмень.

Наконец семейство Найт, как и остальные жители деревни, тоже столкнулось с финансовыми трудностями. Адам сознавал, что все они зависели друг от друга, что продажа фермы Найтам и его работа на них были частью всеобщей попытки сохранить общину и выжить.

Он и сам был на краю – во всяком случае, вел себя именно так. Внутри, там, куда могли проникнуть лишь книги, оставалась неведомая, глубинная, самая сильная боль. Адам знал, что часть его рассудка закрылась от боли в смешной попытке защититься, а у матери дела были совсем плохи – она просто ждала смерти, постоянно напоминая ему, что без нее его жизнь станет куда печальнее. Вместе с тем она продолжала окружать его материнской заботой, по утрам подавая ему чай с тостом, а вечером, после работы, как сейчас – горячий ужин.

И так же, как сейчас, они сидели за кухонным столом одни, и он рассказывал ей о том, чем занимался сегодня, а она ему – о тех, кого встретила в деревне или в Олтоне, если в тот день она ходила туда за покупками. Говорили о чем угодно, кроме прошлого.