Ясмин Шрайбер - Марианская впадина

Больше всего мне нравились истории о Гарри Поттере – о том, как маленький волшебник жил у своих ужасных родственников в чулане под лестницей, пока не попал в школу волшебников, вырвавшись из лап этой жуткой семейки. У меня в детстве хоть и была своя комната, с кроватью, столом и всем необходимым, но я как будто тоже все время жила в шкафу под лестницей – только внутри себя самой.

Ты – я уже говорила – был совсем другим. Если я в десять лет была неспортивной, больше сидела дома с книжкой и сторонилась людей, ты в том же возрасте шумел и носился как оголтелый по улицам, и был подтянутым и ловким, как волчонок. Тебе все время куда-то было надо, куда-то тебя тянуло – прочь из дома, на улицу – ты постоянно что-то придумывал, никогда не стоял на месте, всегда в движении. Ты был колдуном и путешественником, укротителем зверей и водолазом, был ястребом, хотел летать и плавать, нырять и бегать – хотел, пока все не закончилось. Тим, Рыботим. Тим, который так любил море, а потом утонул в нем два года назад.

Ты знал, что Марианская впадина – это самое глубокое место мирового океана? Ладно. Глупый вопрос. Конечно, знал. На одиннадцать тысяч метров врезается этот желоб в кору земли. Если бросить туда гору Джомолунгму, она утонет без следа. Тогда ты не особо много понимал из того, что я тебе рассказывала. Для тебя это было просто бомбически , как ты называл все невероятное: бомбически или бомбезно .

Эти одиннадцать тысяч метров и мне казались слишком абстрактными. И только когда я сама там оказалась – глубоко-глубоко в темноте, где совсем нет света, нет цветов, почти нет кислорода – эти одиннадцать тысяч метров, все эти цифры стали для меня реальными величинами. Одиннадцать тысяч метров под водой равны метру девяносто под землей – глубине твоей могилы.

А помнишь, когда умер Ронни, и ты два дня так переживал, что тебе даже твое любимое мороженое казалось невкусным? Когда мне пришлось идти с тобой к детскому врачу, потому что ты был уверен, что это странное ощущение в животе – проявление какой-то страшной болезни (хотя это была всего лишь тоска по нашей собаке)? Через два дня ты снова нормально ел, через неделю тебе стало лучше, а через месяц после того, как Ронни похоронили, ты о нем уже редко вспоминал.

Со мной было так же, когда тебя вдруг не стало, только сильнее. Я вообще есть не могла, не ходила в универ. То чувство, какое тогда было у тебя в животе, я ощущала в руках, ногах, в мочках ушей и кончике носа, и даже в аппендиксе. Знаю-знаю, что ты сейчас думаешь, аппендикс можно и удалить, как тебе удалили в семь лет. Но кончик носа-то мне еще нужен, и руки нужны, поэтому удалять аппендикс сильно не помогло бы. Чувство было такое ужасное, что я не могла встать, пойти в душ, вообще ничего не могла. А однажды все это как-то опрокинулось и ушло, но на место этого чувства другое не пришло. Вместо этого там осталась только пустота.

Помнишь, когда я читала тебе «Бесконечную историю» и мы дошли до места, в котором Ничто начинает все поглощать?

– А как оно выглядит, это Ничто? – спросил ты.

– Ну, в общем, Ничто – оно не выглядит. Иначе оно было бы чем-то.

– А как что-то может не быть?

– Хм, – только и сказала я тогда. Это был и правда сложный вопрос. Ты всегда задавал сложные вопросы, наверное, потому что ты был очень умным, и, наверное, гораздо умнее, чем я в твоем возрасте.

– Может, вот так: здесь, около меня нет стула… – раздумывала я вслух. Никакого стула около меня как раз не стояло.

– Хм… – задумался ты тогда.

Разгадки мы никакой не нашли. И это как раз хорошо передает ситуацию, в которой я оказалась тогда, после твоей смерти: у меня не было разгадки. Внутри меня разрасталось Ничто – без чувства, без внешности, запаха, звука, без вкуса. Я была костюмом человека, в котором находилось Ничто. Депрессия это, как обычно называют. Необходимо лечение. Поэтому я пошла к врачу в надежде, что она сможет поместить в меня что-нибудь. Я пошла к психиатру.

И вот в один прекрасный день я сидела в приемной на жестком деревянном стуле рядом с подставкой для зонтиков, в которой их очень много стояло, хотя кроме меня в комнате было только два человека, уже немолодых, а на улице даже и дождя-то не было. Мужчина и женщина были вместе. Я думаю, обоим было далеко за восемьдесят или даже девяносто. Они выглядели маленькими и хрупкими, как эльфы. Они были даже старше наших бабушки с дедушкой. Да уж, а это – совсем не молодые. Мне кажется, они были примерно, как бабуля «Тик-так», перед тем как она умерла. Ты ее так называл, потому что долго думал: правильно не ПРАбабушка, а ПОРΆбабушка: значит, на часы все время смотрит, торопится.