Ричард Флэнаган - Желание

– Разве можно верить подобным свидетельствам? – сказала леди Джейн.

– Да, разве можно верить свидетельствам этого хитрого крысеныша?

– В самом деле, – ошарашенно согласилась леди Джейн. – Так оно и есть. – Она вдруг умолкла, обращаясь к каким-то далеким, смутным воспоминаниям, а потом заговорила, словно повторяя заученное, нечто такое, что далось ей долгой и мучительной зубрежкой.

– Да, мы знаем, что крысы очень хитры, – медленно проговорила она. – Ну не станем же мы ставить знак равенства между цивилизованностью и животным коварством. Если гладить их по головке, они могут долго притворяться. Но при этом они способны на самый чудовищный обман, и…

Было видно, как она взволнована – она даже стала немного заикаться. Приняв ее состояние за горечь об утерянном муже, Диккенс был тронут: все это уже походило на нормальные человеческие эмоции. А вот то, что она разыгрывала буквально минуту назад, восхваляя сэра Джона, выглядело дико и даже смехотворно. Одной частью своей души Диккенс презрительно относился к таким историям. Но в то же самое время ему хотелось поучаствовать – покопать землю, возвести дамбу, чтобы не лило из всех щелей, возвести и укрепить эту эпическую стену – воспеть английское величие и благопорядочность.

– Я сделала все, что… – начала было она, но тут ей показалось, будто кто-то дергает ее за платье. Она повернулась, ожидая увидеть перед собой маленькую девочку в красном платье. Но в комнате больше никого не было. Один знакомый несколько лет назад прислал ей письмо с Земли Ван-Димена, в котором и рассказал, что случилось с Матинной.

Леди Джейн хотелось вскочить и выбежать из комнаты, хотелось, чтобы кто-нибудь сейчас наполнил ей ванну и успокоил ее, пожалел. Прижал к себе. Ей так хотелось, чтобы ее продолжали дергать за платье. Она вспомнила ее красные одежды, ее хулиганистых попугаев, поссумов и змей. Пока Матинна была маленькой девочкой, она старалась, чтобы все считали ее лапочкой. Но она не была никакой лапочкой. Она деградировала долго и неумолимо. И при этом леди Джейн помнила мягкий взгляд ее темных глаз, мельканье ее босых ног – тогда она разгневалась на нее, а вот теперь ей все казалось в ней трогательным.

В письме друг однажды написал ей: «Добротой их судьбу можно только отсрочить, но изменить – невозможно».

Как мне одиноко, подумалось ей. Эти босые черные ножки… Она тогда сожгла письмо, а потом с ней произошло то, что было ей несвойственно. Леди Джейн заплакала.

Она подняла голову, вытянувшись в струну, и эта поза утихомирила ее безрассудное сердце, которое когда-то давно доставило ей столько неприятностей. Хотя она и опасалась, что великий романист сочтет ее злой и неприятной старухой, ей хотелось произнести эти слова, облечь их в форму здравого смысла.

– У меня был опыт общения с подобными людьми, – сказала наконец леди Джейн, и в голосе ее появились жесткие нотки. – То были не эскимосы, но тоже дикари. Вандименцы, они ведь…

– Они каннибалы? – перебил ее Диккенс.

Леди Джейн вспомнила, какой видела Матинну в последний раз: оборванное дитя, одиноко стоящее в грязном внутреннем дворике. Тело леди Джейн пронзил спазм боли, как будто вот оно, отмщение, о неотвратимости которого она смутно догадывалась; вот она кара, которая поглотит ее точно так же, как перемолол лед тело ее мужа. Ей стоило огромных усилий, чтобы улыбнуться сейчас.

– Ваш бедный муж, – произнес Диккенс. – Мне трудно представить, как вам тяжко.

– Нет, – призналась она. – Дело не в этом… – Она замолчала. На секунду ей показалось, будто она почувствовала запах мокрого песчаника. – Это трудно объяснить… – продолжила она, уже и сама забывая, что именно хотела сказать. Но все же она договорила, стараясь почерпнуть из произнесенных слов уверенность и сохранить твердость духа: – Невозможно сложить правильное мнение о характере аборигенов, где бы они ни жили, только на основании их покорности белому человеку, когда он сильнее их.

– Вы уж простите, – с улыбкой произнес Диккенс, – но я ни за что не поверю в благородство дикаря.

– Правда и то, что нечто подобное происходило и с белыми людьми. На Земле Ван-Димена бывали случаи, когда каторжники в бегах поедали друг друга. Но то были люди, отошедшие от Бога, а значит – в сто раз хуже самых диких язычников. Поймите, мистер Диккенс, дистанция между дикарством и цивилизацией…

Но разве не говорила она и прежде нечто подобное? Что-то творилось неладное с ее аргументацией, с ее памятью и прежней манерой поведения. Она вдруг потерянно притихла, что было для нее нехарактерно, но тут Диккенс пришел ей на выручку: