Келли Риммер - Вещи, о которых мы не можем рассказать

Закончив свою речь, она развернулась на каблуках и закрыла за собой дверь, будто знала, что я еще немного поплачу, и не могла этого вынести. Я спрятала кольцо в ящике с одеждой, под стопкой шерстяных носков. Каждый вечер перед сном я брала это маленькое колечко в руку и подходила к окну.

Я смотрела на холм, который стал свидетелем стольких прекрасных моментов с Томашем, и крепко прижимала это кольцо к груди, молясь Матери Марии, чтобы Томаш был в безопасности, пока он не вернется ко мне.

Когда мы входим в гериатрическое отделение, Эдди замечает Бабчу, немедленно вырывает руку из моей крепкой хватки и бежит в ее комнату.

– Эдди! – кричит он на бегу. – Эдди, дорогой, ты хочешь что-нибудь поесть?

Иногда эхолалия – проклятие моего существования. Бабча постоянно предлагает Эдисону – и всем остальным – еду, и поэтому теперь, когда он видит Бабчу, он подражает ей. Это безобидно, когда мы одни. Когда мы на публике и он говорит с этим поддельным польским акцентом, это звучит так, как будто он насмехается над ней. Медсестра, проверяющая капельницу Бабчи, хмуро смотрит на него, и я хочу объяснить ей, что происходит, но я слишком поражена видом самой Бабчи. Она приподнялась, и ее глаза открыты. Это большое улучшение по сравнению с полубессознательным состоянием, в котором она была прошлой ночью, пусть даже она явно все еще очень слаба и тяжело опускается на подушки.

– Привет, Эдисон! – Я слышу, как мама вздыхает, когда догоняю Эдди уже в палате.

Сын смотрит на маму, бормочет себе под нос: «Прекрати это делать, Эдди!»

Мама молчит, но ее неодобрение ощутимо, как всегда, когда эхолалия Эдди напоминает нам всем, что фраза, которую он больше всего ассоциирует с ней, является ругательной. Потом она переводит взгляд на меня и выговаривает:

– Элис, ты невероятно опоздала!

Я не чувствую угрызений совести, игнорируя ее приветствие, учитывая, что оно в равной степени состоит из социальной вежливости и критики. И это является точным соотношением в любой попытке общения, предпринятой моей матерью. Юлита Сласки-Дэвис сочетает в себе массу достоинств: пожизненный марафонец, уважаемый судья окружного суда, воинствующий борец за гражданские свободы, заядлый защитник окружающей среды; семидесятишестилетняя женщина, которая не собирается в ближайшее время уходить с работы. Люди постоянно говорят мне, что она вдохновляет, и я понимаю их точку зрения, потому что она впечатляющая женщина. Единственное, кем она не является, так это милой бабушкой по материнской линии, и именно поэтому нам с Эдди гораздо легче общаться с Бабчей.

Я занимаю место рядом с Эдди у кровати своей бабушки и беру ее руку. Обветренная кожа ее пальцев холодна, поэтому я накрываю ее другой ладонью и пытаюсь немного согреть.

– Бабча, – бормочу я. – Как ты себя чувствуешь?

Бабча издает звук, который ближе к ворчанию, чем к членораздельной речи, и в ее глазах отражается страдание, когда она натыкается на мой пристальный взгляд. Мама нетерпеливо вздыхает.

– Если бы ты приехала раньше, то уже знала бы, что, хотя она очнулась, не похоже, что она слышит. Эти медсестры ничего не знают. Я жду, когда доктор скажет мне, что, черт возьми, происходит.

Медсестра, стоявшая рядом, поднимает брови, но не удостаивает взглядом ни маму, ни даже меня. Посмотри она на меня, я бы виновато поморщилась, но медсестра явно полна решимости выполнить свою работу и выйти из палаты как можно быстрее. Она нажимает последнюю кнопку на регуляторе капельницы, касается руки моей бабушки, чтобы привлечь ее внимание. Бабча поворачивает к ней лицо.

– Ну, вот, Ханна, – мягко говорит медсестра. – Теперь я оставлю тебя с твоей семьей. Просто позвони, если я тебе понадоблюсь, хорошо?

Эдди отпихивает меня, как только медсестра уходит, и неуклюже пытается взять Бабчу за руку. Когда я позволяю ему это, он сразу же успокаивается. Я смотрю на Бабчу и вижу, как она ему улыбается. Я всегда считала, что мои отношения с бабушкой уникальны. Она практически воспитывала меня на разных этапах моего детства; для моей матери карьера всегда была на первом месте. Но какими бы особенными они ни были, наши отношения не являются звеном в той цепи, которая связывает ее с Эдди. В мире, который не понимает моего сына, у него всегда была Бабча, которой все равно, понимает она его или нет – она просто обожает его таким, какой он есть.

Теперь я внимательно, оценивающе разглядываю ее, как будто могу просканировать ее взглядом и осознать степень повреждения ее разума.