Шарль Левински: Андерсен

Должно быть, я уснул. Когда я снова открыл глаза, он всё ещё был здесь.

«Ну как, уже лучше?» – спросил он.

Гораздо лучше.

«Можно мне ещё кое о чём тебя спросить?»

Я кивнул.

«Ты это сделал за меня?»

Я не ответил.

Да, Феликс. Я это сделал за тебя.

Мы стали лучшими друзьями. Неразлучными. Мы проводим вместе каждую свободную минуту. Говорим обо всём. Иногда просто молчим.

Он увидел фотографию в серебряной рамке у меня на ночном столике и, конечно, хотел знать, как это случилось, что я так рано потерял родителей. Я попробовал отговориться, что был тогда ещё очень мал и ничего не помню, но его это не успокоило. Если он хочет что-то знать, то он хочет это знать.

В этом он тоже как я.

И я показал ему вырезку из газеты и рассказал, что поначалу я даже не понял, что произошло. Я думал, что всё это только игра. Как маленькому ребёнку закрывают голову платком, чтобы его мир исчез. А потом стягивают платок – ку-ку! – и мир снова на месте. Только – рассказал я ему – они больше так и не появились.

Когда я управился с этой историей, у меня в глазах стояли слёзы. Не знаю, откуда они взялись. Слёзы со мной не сочетаются.

Впервые в жизни мне было жаль, что приходится кого-то обманывать.

Потом он рассказал мне о себе. О своей семье. Я думаю, он уже давно ждал такого случая. Ждал настоящего собеседника. Мне не пришлось даже спрашивать.

Он несчастлив. Хотя у него есть всё, что можно купить.

«Но такие вещи ничего не стоят», – сказал он и сам же засмеялся над своей избитой фразой. Нерадостным смехом.

Со своим отцом у него нет понимания. Косма для него как чужой человек. Слишком мало заботится о нём. Лишь изредка вспоминает, что у него ещё есть сын, покупает ему подарок и ждёт восторга. Когда он действительно бывает нужен, его никогда нет. «Ну так и он мне не нужен!» – сказал Феликс. Таким тоном, каким хотят убедить скорее себя, чем собеседника.

Он считает Коему поверхностным и тщеславным. Сердится всякий раз, когда тот снова твиттерит в мир какую-нибудь глупость. Ему так же стыдно за своего отца, как мне за моего сына.

Но тут, должно быть, есть ещё что-то другое. Нечто, о чём он не хочет говорить. Я это чувствую. У меня всегда был хороший нюх на тайны.

Его мать живёт в Америке. С Космой она развелась уже давно и с тех пор уже дважды выходила замуж. На Рождество она всегда присылает Феликсу весёлые поздравительные открытки.

Rudolph, the red-nosed reindeer.

Если не считать госпожу Квитова, это всё, что у него есть из семьи.

«Знаешь, есть только одна вещь, которую можно требовать от родителей, – сказал он. – Чтобы тебе не было стыдно за них».

Я понимаю его. Моей матерью я любовался, только пока был совсем маленьким. Когда я ещё верил, что она боролась с ведьмой, а однажды со львом. Позднее она была лишь неприглядной женщиной, от которой пахло дешёвым мылом и единственное геройство которой состояло в том, чтобы обходиться деньгами, выданными на домашнее хозяйство.

Мой отец был вспыльчив и носил усы. Больше о нём нечего сказать.

Неудивительно, что в детстве охотно мечтаешь, каково было бы родиться не в этой обыкновенной семье, в которой живёшь. Если бы в один прекрасный день явился кто-то – герольд или судебный исполнитель – и возвестил: «Ты вовсе не сын этих родителей. Злой дух похитил тебя в младенчестве, а на самом деле ты принц».

Ты очень одинок, если нет никого, к кому тебе хотелось бы принадлежать по своей воле.

Я знаю это очень хорошо.

Феликс не получает радости от своих талантов, потому что он не может сказать: они у меня от того-то и от того-то, я унаследовал их от этого человека, и эту линию я продолжу дальше.

И я не могу ему это выдать.

«Единственный человек, который представлял собой что-то особенное, был мой дед, – сказал он. – Дамиан Андерсен. Основатель нашей фирмы».

Естественно, я у него спросил, что он знает про деда. Он не знает ничего. Почти ничего. Я ведь тогда поставил перед собой задачу умалчивать всю мою прежнюю жизнь, и это мне, судя по всему, удалось.

Те немногие вещи обо мне, о которых в семье догадывались, были скорее их предположениями. Этот Дамиан Андерсен был на войне, сказал Феликс, и там потерял левую кисть. Но он никогда об этом не рассказывал. Феликс любил представлять себе, что я был героем.

Ну-ну. Я сделал то, что от меня требовалось.

Его дед, судя по всему, происходил из простых, на всякий случай он всегда мог доить коров. И потом всегда держал коров, даже если это вообще не подходило к вилле на Штарнбергском озере.