При столь грандиозных мерах безопасности и мысли не возникало, что вышеупомянутые несокрушимые роботы охраняют пустое гнездо, то есть ничто – всего лишь идею, некую аксиому. Тайна превращалась в игру: каждый в силу своей неосведомленности добавлял частицу собственных домыслов, но при этом все знали, что Аби вездесущ, одновременно находится и здесь и там, и в одной столице провинции и в другой, в таком же плотно охраняемом дворце, откуда излучает народу свет и жизнь. В этом сила вездесущности: центр находится в каждой точке, так что ежедневно разгоряченные толпы процессиями кружили вокруг шестидесяти дворцов, чтобы преподнести Посланцу свое наивысшее благоговение и обильные дары, не прося взамен ничего, кроме райской жизни после смерти.
Идея представить Аби в таком виде, с одним-единственным глазом, спровоцировала многочисленные споры и самые разнообразные гипотезы: для одних Посланец уже появился на свет одноглазым, для других стал таковым вследствие пережитых в детстве страданий; еще говорили, что у него изначально всего один глаз посреди лба, что свидетельствует о пророческом предназначении, но с той же уверенностью утверждалось, что образ служит лишь символом, сочетающим в себе дух, любовь и тайну. Распространяемый в таком масштабе, сотнями миллионов экземпляров в год, портрет мог бы вызвать сумасшествие от пресыщения, если бы искусство не придало ему сверхмощную притягательную силу, которая излучала всепроникающие дивные вибрации, подобно тому как завораживающее пение китов в брачный период заполняет океан. Портрет покорял с первого взгляда, а очень скоро внушал и счастье; любой абистанец ощущал себя чрезвычайно защищенным, любимым, обласканным, но и подавленным тем величием, которое подразумевало колоссальное насилие. Перед гигантскими, великолепно освещенными портретами, которые украшали крупные фасады административных зданий, скапливались группы людей. Ни один художник в мире не смог бы изобразить такое чудо, его воплотил в жизнь сам Аби, вдохновленный Йолахом; такова была истина, которой он вкусил очень рано.
Однажды в углу одного из портретов Аби появилась надпись – неразборчивая фраза, начерканная на неведомом языке, древним шрифтом, существовавшим до первой Великой священной войны. Люди были не только заинтригованы, они ждали какого-то выдающегося события. Потом пошел слух, что фраза переведена шифровальным отделом Аппарата, и таинственная надпись гласит на абиязе следующее: «Бигай блюдет вас!» Смысл был непонятен, но имя оказалось настолько благозвучным, что народ сразу же стал употреблять его, и вскоре самого Аби начали ласково называть Бигаем. Повсюду только и слышалось: Бигай то, Бигай се, Бигай горячо любимый, Бигай справедливый, Бигай ясновидящий, и так до тех пор, пока Справедливое Братство не издало указ, согласно которому использование дикого прозвища каралось немедленной смертью. Вскоре после этого в официальном сообщении ФН, то есть «Фронтовых новостей», за номером 66710 было победоносно объявлено, что гнусный пакостник, написавший злосчастную фразу, схвачен и казнен на месте, как и вся его семья и друзья, а их имена стерты изо всех реестров, начиная с первого поколения. В стране воцарились тишина и покой, но многие задавались вопросом: а почему это в указе запрещенное слово было написано вот так: «Биг Ай [1] От англ . Big Eye – Большой Глаз.
»? Кто допустил такую ошибку? Переписчик из ФН? Управляющий новостями Почтенный Сюк? Не мог же это быть Дюк, Верховный Командор, шеф Справедливого Братства. Ну и совсем маловероятно, чтобы вина лежала на Аби – он же сам изобрел абияз и точно сумел бы избежать каких бы то ни было ошибок.
Итак, Ати уже был не таким бледным и чувствовал себя лучше. Выходившая с кашлем мокрота еще оставалась густой; дышал он тяжело; по-прежнему, и даже больше, стонал, много кашлял, но кровь уже не сплевывал. А в остальном – гора сделала все, что могла; жизнь была тяжелая, к старым лишениям добавлялись новые, что и составляло повседневность, если можно так выразиться. Разрушение жизни начиналось в самом ее начале, и это естественно. Так высоко в горах и так далеко от города упадок происходил быстро. Санаторий служил гарантированной конечной остановкой для многих – стариков, детей, неизлечимо больных. Таковы бедные люди: смирившись со своей долей, они начинают заботиться о себе, лишь когда жизнь в конце концов оставляет их на произвол судьбы. Их манера кутаться в бурни – широкие шерстяные накидки, ставшие непромокаемыми благодаря слою грязи и тысячам заплаток, – выглядела несколько траурно и весьма величественно, будто они обрядились в королевский саван, готовясь вот-вот последовать за смертью. Пациенты не оставляли бурни ни днем, ни ночью, словно боялись, что неизбежность застанет их врасплох и придется уйти из жизни обнаженными и пристыженными; по сути, они бесстрашно дожидались конца с непритворной легкостью и даже, можно сказать, угодливостью. А смерть особо не медлила – косила тут, там и там, и еще дальше. От новых жертв у нее только разгорался аппетит, и она глотала двойными порциями. Уход обитателей санатория проходил незаметно – здесь некому было их оплакивать. Недостатка в больных не наблюдалось; прибывало их больше, чем убывало, так что не знали даже, где их размещать. Койка умершего долго не пустовала: больные, ютящиеся на полу широких коридоров, продуваемых сквозняками, жестоко дрались за нее. Даже заключенные заранее договоры не всегда обеспечивали мирное наследование кровати.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу