Гевин Экстенс: Вселенная против Алекса Вудса, или Светская церковь Курта Воннегута

Мама спокойно возразила, что знает нескольких человек, которым гомеопатия помогла.

Доктор Эндерби не менее спокойно ответил, что знает большое число людей, которым она нисколько не помогла. И упомянул эффект плацебо.

Спорили они долго и безрезультатно.

В конце концов доктор Эндерби сказал, что, так и быть, мама может давать мне гомеопатические препараты при условии, что я продолжу традиционное лечение. Вряд ли гомеопатия, сказал он, сильно мне навредит.

Мама проконсультировалась с гомеопатом, и я начал принимать купрум металликум и белладонну – то есть медь и так называемую бешеную ягоду. Начали с 12-кратного разведения, при котором активный компонент содержится в препарате в концентрации один к триллиону. Это не помогло, и мы перешли к 24-кратному разведению – один к триллиону триллионов. А потом я начал принимать на ночь белладонну в 100-кратном разведении. Чем сильнее разбавлено вещество, тем мощнее его воздействие на организм. При такой концентрации препарат должен напоминать одинокий средний палец, выставленный против четырех сотен лет научного прогресса. Серьезно, я не шучу. Представьте себе, что молекулу активного вещества – той же бешеной ягоды, она же белладонна, – пустили плавать в стакан воды размером с Вселенную. Так вот, моя таблетка содержала белладонны в еще миллион триллионов раз меньше. Наверное, поэтому доктор Эндерби счел, что гомеопатия мне не повредит. Сами понимаете, в таком разведении бешеная ягода перестает быть такой уж бешеной. Но в этом я убедился гораздо позже, а тогда мне было одиннадцать с половиной лет, и к гомеопатическим шарикам я относился как к любым другим таблеткам. Одно время я принимал по шесть штук в день и не задавался никакими вопросами.

Поскольку я боялся надолго покидать дом, то перестал ходить в школу, а поскольку я перестал ходить в школу, перед мамой встала проблема – куда меня девать. Бросить работу она не могла, оставлять больного ребенка на целый день одного – тоже. О том, чтобы нанять няню, мама и слушать не желала. Она хотела быть рядом, когда меня настигнет очередной припадок, а значит, мне следовало постоянно находиться в поле ее зрения. Но дорога от маминой работы до дома занимала десять минут езды.

Наш дом находился – собственно, и сейчас находится – в поселке Нижние Годли, километрах в десяти от Гластонбери. Вы, скорее всего, такое название даже не слышали, что и понятно: Нижние Годли – совсем маленький поселок. Через него тянется длинная прямая дорога, по обочинам которой выстроились домики; за домиками простираются поля. Примерно посередине расположены магазин, церковь и почта. Число жителей – меньше четырехсот человек. Есть автобусное сообщение, но нерегулярное. Если поселок носит имя Нижние Годли, логично предположить, что где-то должны быть и Верхние Годли, но никаких Верхних Годлей не существует (почему, никто из местных не знает). По крайней мере, сейчас не существует. Не исключено, что когда-то давно жители поселка решили, что Годли – слишком дурацкое название, и для солидности добавили к нему слово «Нижние». Но доподлинно ничего не известно. В общем, самой примечательной чертой нашего поселка была эта самая приставка «Нижние». Дом в Нижних Годлях находился слишком далеко от салона, чтобы мама рискнула на целый день оставлять меня одного. Она бы с ума сошла от беспокойства. Поэтому, как я уже упоминал, мы временно поменялись жильем с Жюстин и Сэм. По правде говоря, квартира над салоном, как и сам салон, принадлежала маме. Она приобрела то и другое на деньги, полученные в наследство от отца, моего дедушки, – при известии, что дочь беременна, с ним случился инфаркт, унесший его в могилу.

Сэм и Жюстин не возражали против обмена: во-первых, дом в Нижних Годлях был куда просторнее их клетушки над салоном; во-вторых, при нем имелся сад со всякими птичками и прочими бабочками; в-третьих, им просто хотелось нам помочь. Они даже согласились заботиться о Люси. Взять ее с собой мы не могли из-за тесноты квартирки, а выпускать гулять по незнакомым окрестностям боялись. Но Люси из тех кошек, которые больше любят гулять, чем спать дома на диване. Во всяком случае, мама считала, что сидеть в четырех стенах ей не понравится.

– Зато в четырех стенах ей будет не от кого беременеть, – заметил я мрачно.

Мне тоже не нравилась перспектива торчать взаперти. А когда мы переехали, стало понятно, что Люси в этой квартирке точно не прижилась бы. Мы с мамой и вдвоем туда еле втиснулись. Мы жили там раньше, пока мне не исполнилось три года, но я был маленький и занимал меньше места.