М. Ларионов - Три жизни (сборник)

Итак – эта девочка. Интересно, интересно! Надо бы ещё посмотреть, присмотреться. Да вечером, наверное, выйдет на палубу, хотя бы с малышом погулять… А детей много едет, шум, визг. И в вагоне было полно с детьми, окна не открыть… Вчера в Москве – переполнен вокзал, всё едут, едут куда-то. А на улицах Горького народу! – вспомнилось утреннее предвкушение поездки, озарённость чувством радужной лёгкости жизни обетованной, и в тон настроению – ликующий оркестр Поля Мориа из распахнутого окна, музыка солнечных бликов… И хотя ничем не отвлекаемо, вольно поплыли образы сегодняшней спешной прогулки по городу, какие-то они были всё же калейдоскопически пёстрые, обрывочные, и преломлялись, будто сквозь слюду виделись, приобретая смутную, полную обещаний значительность…

Я открыл глаза как-то вдруг, словно закрыл их только что, – и понял, что какое-то время спал. От устоявшейся духоты всё тело оглушило тяжёлой вялостью. По тону полумрака в каюте день заметно постарел. Сон разбил его на две части и та, сияющая, приподнято-деятельная часть дня отделилась слитком чудесных памятных моментов. Теперь день как будто и не тот же, и всё в нём будет уже другое; и плывем, наверное, где-то уж далеко от тех впечатлений. Что-то непоправимо, казалось, упущено за это выключенное сном время. И стало жаль всё, что нечаянно прервалось, даже чуть грустно.

О – девочка? Да, ведь это была последняя поразительная минута той части дня. Не волнение, а как бывает в детстве на праздник, когда уверен, что тебе что-то подарят, и – ой, что же это такое может быть? – заворожённый прелестью тайны, испытываешь лёгкое возбуждение – что-то подобное, но ещё легче, ещё неопределённей пахнулось во мне. Вот не это ли упущено? – может, пока я спал, она ещё выходила?

С усилием, я сел, огляделся. Занавеска едва колыхалась и, как посильней её вздувало, просматривались палуба, река, берег; в отдалении слышны голоса, неясное пожурчивание воды. Хотелось скорее увидеть, где мы теперь, что делается на пароходе. «Да может, и она сейчас на палубе?» – толкнуло меня. Я нарочито бодро встал, стряхивая сонливость, умылся нисколько не освежающей скучной водой под краном и, захватив книгу, в нетерпении вышел из каюты.

На палубе сразу обдало ровным слабым ветерком. Я окинул взглядом пассажиров – красной кофточки не приметилось. Было так же порядочно народу, много играющих детей, – ничего вроде бы не изменилось. Но теперь чувствовалась в палубной жизни весёлая освоенность, беззаботная активность, немного тем неприятная, что такой переход от послересторанного расслабления совершился помимо меня, и жизнь пассажиров шла уже как бы опережённо.

А плыли мы теперь – как вовремя я вышел! – в местах дивных, родных той религиозно-тихой, левитановской Русью, которую мы-то, русские, в большинстве своём обретаем (и то, не иллюзорно ли) всё по картинкам да книжкам, а живую вот узнаём со стороны, как мимолётные туристы. Из зарослей кустарников и трав невелика речка здесь втекает в Волгу; тут же на берегу, на пологом возвышении, замкнут мощными стенами с башнями стоит монастырь – пустой, заброшенный, с любовно когда-то отделанным в бело-розовых тонах пятиглавым собором, сейчас напоминающим мёртвое тело морозом побитого кленового листа: в щербинах да выбоинах, посеревший от болезни лихолетья, без одной боковой главки. Кресты, правда, хоть вкось и вкривь, всё же венчают луковки… А за монастырем ветхие какие-то сараюшки, амбары ли догнивающие, за которыми видна плотная кромка густого леса, владычествующего в этих краях безраздельно. И как-то не сразу в голову – да это ж Макарьевский монастырь, знаменитый Макарий, у которого ярмонки великие собирались! И речка эта перед ним – Керженец. Когда-то здесь кипели дела торговые, купеческие, на всю Волгматушку от Рыбинска до Астрахани… И вот – тишь, запустение.

Пассажиры сгрудились у перил – «объект старины» привлек внимание. К тому же он озарялся предзакатным солнцем, и весь был виден отчётливо, в тёплой яркости красок. И мир вокруг был омовен тем же весёлым светом, но не так веселящим, больше умиляющим, потому что этот свет прощался, и с этим светом всё прощалось…

Пароход сбавил скорость и стал разворачивать нас от этого вида к противоположному правому берегу, на котором по холмистому отложью простиралось обширное село с пристанью – к ней мы и направили ход. Может, сейчас девочка выйдет, к пристани?

Подходим – ага, Лысково, тоже название известное. Команды вахтенного в микрофон, гулко в дебаркадер урчит судовая машина, взбаламучено плещется теснимая пароходом полоса воды; а с обеих сторон смотрят люди: с пристани – наши будущие пассажиры, в основном мешочники-корзинщики до первого города с большим рынком, хватает и просто зевак; с палубы глядим мы, праздные путешественники, по-своему не менее любопытные: плыли, плыли, и вот вам пристань, селение, какая-то другая жизнь – интересно!.. Но красной кофточки и теперь не высматривалось среди наших.