Януш Вишневский - На фейсбуке с сыном

Кстати о поляках, сыночек.

Шипят здесь ядовитые языки, что Ты никакой не поляк, а немец.

Врагам продался за деньги. Мол, в Польше у Тебя мозг переполняется, а в Германии ты его опорожняешь. Немцы Тебя «Мерседесом» купили. Так здесь ненавистники шипят, и я потом разбитая вся хожу, потому что Ты, сыночек, Ты изменником никогда не был. А мне вдвойне тяжело – я ведь немка, я чувствую свою с немцами связь. Но гораздо больше я полячка! Я от польского гимна плачу, а от немецкого – нет, только делаю вид, для посторонних. И вот ходят здесь люди и такие глупости и гадости про Тебя распространяют. Одно слово – грешники. Негодяи и завистники. Тут ведь, в аду, зла, конечно, много – гораздо больше, чем Добра на Небесах. А Чистилище – это пустыня… моральная пустыня… ни Добра там, ни зла, лишь скука смертная, там поэтому столько себя забывших, в Чистилище.

Сынок, Ты ведь никогда не станешь немцем, правда?

Ты там живешь просто так, да? Так уж получилось, чего теперь. Ты и уехал туда не навсегда. Ну и что, что уж больше двадцати лет, – какая разница? А спрашиваю для чего – если вдруг отца-то Твоего, Леона, встречу – что мне ему сказать? Он никогда в этом вопросе категоричным не был, немцев ненавидеть Тебя не учил, хотя причины к тому были, да. А я к Германии хорошо относилась. Вряд ли я Тебе об этом рассказывала – время-то какое было, такие рассказы не приветствовались – чтобы про Германию и немцев хорошо. А я с 1941-го по 1945-й в оккупированном Гдыне официанткой работала в шикарном ресторане, куда только немцы ходили, да не простые, простых-то там не было. Туда высшие чины СС ходили. А мне эсэсовцы так нравились! Такие были обходительные, никогда не напивались, за филей не хватали, оставляли огромные чаевые. И не ругались. А красивые какие, да еще в этих своих идеально чистых – как их раса – черных мундирах! А уж танцевали, сыночек, танцевали! Иногда по вечерам, если в зале женщин было мало, директор велел нам снимать фартуки и с немцами танцевать. Вот я с эсэсовцами-то и танцевала. Когда танго, когда вальс, а когда и полонез. Немцы уж больно полонез любили, прямо обожали. А я, как истинная полька, полонез танцевала с особенным чувством. Словно меня сам Выспяньский [3] Станислав Выспяньский (1869–1907) – выдающийся польский поэт, драматург, живописец и дизайнер; в своем творчестве удачно сочетал модерн с фольклором и историческими мотивами. вел, что вот я, простая польская крестьянка, официантка, с интеллигентным офицером, завоевателем Польши, танцую… Танго что, танго – пародия какая-то, что там Мрожек [4] Славомир Мрожек (р.1930) – польский прозаик, драматург, художник. против Выспяньского! Вот что я, сыночек, переживала, когда с эсэсовцем танцевала полонез, – я гордость испытывала, гордость истинной польки.

Я ведь здесь, сыночек, для многих – пример. Пример грешницы времен Молодой Польши [5] Молодая Польша – так назывался период с 1891-го по 1918 год, время расцвета польской литературы, искусства и музыки, связанного с проникновением в польскую культуру модернизма. .

Такой яркий, что, будь я жива, обо мне бы в «Плюще» [6] « Плющ » – популярный женский журнал, который издавался в Варшаве в 1865–1939 годы; его издание возобновлено уже в наши дни. написали – так говорят те, кто постарше и поначитаннее. Ровесники бабушки Марты и бабушки Цецилии. Обеих Твоих бабушек, сыночек, тут, в аду-то и нет, они благонравные обе и в ад попасть никак не могли.

Но вернемся к «Плющу».

Про меня написали бы не в этом, новом, что напоминает немощного старика, пытающегося молодиться и через силу бахвалиться. Нет, в том еще, настоящем. Тебе, сыночек, известно, о чем я, потому что этот «новый»-то Тебя соблазнил немножко, и Ты там отметился – и раз, и два, а может, и три. Эти молодые грешники – с рубежа веков или с конца двадцатого века, – бывает, сядут со мной, и я им рассказываю, как грешили между войнами. Только, представляешь, им частенько приходится объяснять, что это значит – «между войнами»: среди них очень много дубин стоеросовых, неучей. Вроде и аттестат есть – а все одно неучи. После войны-то аттестат только что собаке уличной не выдавали. И Твой аттестат, сыночек, такой же. Но уж какой есть…

Моим-то грешницам, история ни к чему, не интересна. Им подробности подавай. Им интересно, тогда парням тоже «одно только это надо было» или нет и как они это тогда делали. Да что говорить – ну конечно, у парней всегда только это на уме. Потому что – а чему еще у них на уме и быть-то? Да и делали это примерно так же, как сейчас, потому – а как же еще? Только я им подробности не рассказываю, это мое сокровенное, интимное, таким делиться нельзя – какая-то проституция получается. Женщины все примерно одинаковы, и делают это примерно одинаково – да Ты, сыночек, сам знаешь, женщины-то у Тебя были. А вот то, что отличает одну женщину от другой, – уже загадка, тайна великая, это уже на уровне дыхания, прикосновения, шепота, вздоха или крика. И то, что перед тем… и то, что после… да что я Тебе, сыночек, рассказываю, Ты ведь и сам понимаешь!