Катрин Шанель - Последний берег

– Мама, все эти журналисты не имели намерения оскорбить тебя. Они вовсе не имели тебя в виду. Ты выпустила последнюю коллекцию перед войной. Напротив, тебе надо бы радоваться: скорее всего, они говорят о Скиапарелли.

Я кривила душой. Нелюбимая матерью итальянка уехала в Америку перед войной. Ее платья с омарами и шляпки в виде яичницы уже ушли в прошлое. Вряд ли кто-то вспоминал бы их иначе, чем курьез. Скиапарелли отозвалась на войну выпуском практичной и вместе с тем очень концептуальной одежды, создав линию «Гони наличные и забирай». На юбках были огромные карманы – разве не юбка Скиапарелли была на мне в тюрьме? Да, да, именно так. А еще она выпустила косынки с выдержками из закона о режиме экономии: «Понедельник: без мяса. Вторник: без спиртного. Среда: без масла. Четверг: без рыбы. Пятница: без мяса». Прямая юбка длиной до пят, зато с высокими разрезами вдоль бедер, с защелками-«пажами». Велосипедистки надевали под эти юбки разноцветные велосипедные бриджи. И только в названиях своих моделей она сохранила экстравагантность: «Линия Мажино», «Иностранный легион», «Серый самолет»… Я узнала, что она жалела о своем бегстве в Америку и, чтобы успокоить совесть, решила стать там медицинской сестрой. После курсов она устроилась работать в госпиталь, куда попадали с улиц опустившиеся, отчаявшиеся люди: наркоманы, самоубийцы, бездомные. Скип мыла полы, выносила судна, обрабатывала отвратительные гниющие раны. Она сделала карьеру операционной сестры и только тогда решила, что имеет право вернуться в приютившую ее Францию. На свою беду, я рассказала об этом матери, и та смертельно разобиделась:

– Мне тоже нужно было мыть американских бездомных? Ты это хотела сказать?

Теперь она только торжествующе улыбнулась и, успокоившись, снова взялась за журналы:

– «В ход идут самые лучшие ткани: шерсть, шелк, шифон и бархат. В облегающий фигуру лиф и широкие нижние юбки вшиты пластины китового уса. Глубокое декольте открывает плечи, и его форму поддерживает проволочный каркас. Грудь нимфы, талия Сильфиды и юбка из тысячи складок, на которую пошло 80 метров белого фая, водоворотом ниспадающего чуть ли не до щиколоток. Это полный разрыв с военной модой, это смелый шаг, это новый взгляд, это Диор!» Право же, не стоило столько лет раскрепощать женщин, чтобы они так охотно снова попали в капкан из китового уса. Это Диор, он гомосексуалист, я ручаюсь, или он серьезно болен. Он боится женщин и боится всего на свете вообще, он сам хотел бы смотреть на жизнь из клетки, чтобы она не тронула его. Пф-ф, не могу поверить, что он нормандец!

Иногда мать проявляла потрясающую проницательность. Да, Диор был как раз таков – маменькин сынок, пугливый, мягкотелый, мечтательный и вежливый. Знающие его люди утверждают, что он был одинаково любезен с уборщицами и с лучшими заказчицами. Он любил вкусно поесть, ненавидел одиночество и был до крайности суеверен. Он окружал себя избранными людьми, стараясь спрятаться за их спинами от несовершенства этого мира. У него была личная гадалка, без консультации с которой он не начинал ни одного дела. В пятьдесят первом году мне случилось консультировать его по поводу обострившегося тревожного расстройства личности. У господина Диора случались мучительные панические атаки. Он был подвержен агарофобии [8]. Порой Диор не мог преодолеть даже расстояния от автомобиля до подъезда. Повсюду его сопровождали его шофер и постоянный любовник Перротино и его гадалка, госпожа Делахайа. Шофер был смазливым, но уж очень разжиревшим итальянцем, Делахайа – типичной шарлатанкой, напыщенной, напускающей на себя этакий мистический флер. Эта парочка произвела на меня тяжелое впечатление. Они казались неопрятными, сальными. Мне пришло в голову, что они обирают господина Диора и запугивают его, чтобы пользоваться его состоянием. Скорее всего, так оно и было, потому что, невзирая на психотерапию и применение самых новых лекарств, состояние его не улучшалось. Он вздрагивал от резких звуков и настаивал на том, чтобы все, кто приходил к нему домой, надевали меховые туфли. Но больше всего Диор боялся звука летящего над городом самолета. Он говорил:

– Я уверен, что у меня больное сердце. Оно все время куда-то проваливается. Но я не хочу идти к врачам, не хочу узнавать, что со мной. Мне кажется, как только я узнаю правду, я сразу упаду и умру. Только потому и могу жить дальше, что не знаю.

Он был очень мнителен, и я думала, что у него просто кардионевроз и переутомление. Диор слишком много работал, открывал филиалы в разных странах, изобретал специальные модели для своих салонов в Лондоне, Нью-Йорке и Каракасе, ориентированные на потребности и пропорции фигур местных покупательниц. Разрабатывал около тысячи оригинальных моделей в год. И его личная жизнь была непроста – ему не отвечали взаимностью, его обирали и обманывали, над ним смеялись. Его погубили сердечные дела, и в прямом, и в переносном смысле. Диор влюбился в чернокожего юношу, бредил им и мечтал произвести на него впечатление. Почему-то он решил, что для этого ему нужно похудеть. Диор отправился на специальный курорт, где изнурял себя долгими прогулками, занятиями на тренажерах и клизмами. Там он и умер от сердечного приступа. Ему было всего пятьдесят два года.