Стюарт Льюис - У вас семь новых сообщений

– Луна, верно?

Почему-то, услышав, что он произнес мое прозвище, делая ударение на первом слоге, как и мама, я хочу расплакаться. Я киваю и пытаюсь успокоиться.

– Меня зовут Бенджамин.

– Из Австралии?

– Из Южной Африки.

Надо же, здорово я ошиблась. Я заглядываю в его глубоко посаженные светло-карие глаза и понимаю, что не представляю, о чем его спрашивать. Начинаю с очевидного:

– Откуда ты знаешь мою мать?

– Погоди минутку, твой папа знает, что ты здесь?

– Нет, но меня ждет такси внизу. Мне нельзя уезжать из Манхэттена. С другой стороны, вот же он. – Я показываю на окно. – Довольно близко, верно?

– Откуда ты…

– Ты оставил ей сообщение на мобильный. Почему ты дал ей этот адрес?

Дверь распахивается, и в комнату входит женщина, у которой ноги длиной едва не с мой рост. На ней тонкий свитер в обтяжку, на губах помада кроваво-красного цвета. Она крутит в руках тюбик с помадой. Взглядом она просит Бенджамина объяснить ей мое присутствие. Повернувшись ко мне произносит:

– Дария. – И добавляет: – Моя соседка.

– Ну что ж, – говорю я, поднимаясь, – сожалею, что пришла без приглашения.

– Все в порядке, – отзывается он, – твоя мать была некоторое время моей музой. Я художник и графический дизайнер. На некоторых из моих лучших картин изображена именно она. Могу показать. В любом случае она всегда говорила, что хочет взглянуть на мою новую квартиру. Однажды мы с ней наконец договорились, потому я и оставил сообщение. Мне очень жаль, что все так вышло.

Дария, покачивая бедрами, подходит к дивану и садится, продолжая смотреть на Бенджамина. Звонит телефон, и он хватает его так, будто отчаянно ждал этого звонка.

Мужчина уходит на несколько минут, в течение которых Дария смотрит на меня так, будто читает книгу. Я пытаюсь быть похожей на отца и показывать только пустые страницы.

– Твоя мама умерла? – спрашивает она с сильным акцентом. Шведским?

– Да.

– Моя тоже. Когда я была чуть-чуть помладше тебя.

Должно быть, она модель. У нее броские черты, и держится девушка так же томно и лениво, как многие из них.

– Сочувствую, – отвечаю я, хотя сама ненавижу, когда мне так говорят. Сочувствием никого не вернешь.

– Ты не думала о том, чтобы завести, ну, понимаешь… – Она показывает на мою грудь. Чтобы не дать ей произнести вслух слова «первый лифчик», я опережаю ее.

– Да, у меня есть. Просто сегодня я его не надела, – вру я. Мне не хочется говорить ей, что я сильно опаздываю с этим. – Ты… знала мою маму?

– Нет, но я читала ее книгу. – Дария кладет помаду на столик. – Она была чудовищно правдива.

– В чем? – спрашиваю я.

– В том, какое неправильное мнение складывается у общества о моделях.

Я задумываюсь. Неправильное мнение может сложиться о ком угодно, модель ты или нет. Она могла бы придумать что-нибудь получше, но я делаю вид, будто не придала этому значения.

– Она не любила моделей, – говорю я, хотя не до конца уверена в этом. Возможно, она просто избегала говорить людям, что работает моделью.

Дария смотрит мне в глаза.

– Зато, готова поспорить, тебя она любила.

Я не знаю, что на это ответить. Разумеется, она меня любила, но я не собираюсь этим хвастаться. Тут я вспоминаю, что отец всегда учил меня принимать комплименты с достоинством.

– Да. – Я улыбаюсь, заметив на столе ручку и блокнот. – Послушай, я оставлю в блокноте свой электронный адрес. Мне пора возвращаться в Манхэттен. Можешь передать его Бенджамину? Я бы хотела посмотреть его картины с моей матерью.

– Разумеется, – отвечает она, поднимаясь. У нее длинные и худые, как паучьи лапы, руки, и от нее пахнет «Шанель № 5». Я узнала этот запах – единственные духи, которыми пользовалась мама. Дария гладит меня по голове, проходя мимо, и говорит:

– Приятно было познакомиться, милая.

Этот жест делает приключение вполовину не таким интересным. Неужели я выгляжу так, будто мне пять? Я записываю в блокнот свой электронный адрес и логин «Инстант мессенджера», и, прежде чем уйти, беру помаду, и крашу губы.

Когда я спускаюсь, такси все еще стоит. Теперь, когда у меня накрашены губы, он смотрит на меня еще более странно.

Пока мы едем обратно на Манхэттен, пытаюсь понять, что же я на самом деле знала о своей матери? Я знала ее запах и знала, что она редко готовит. Я помню ее большие глаза, ее ангельский смех, ее тонкие руки. Как она могла в мгновение ока из веселой стать серьезной и как мне не удавалось ничего от нее скрыть. Я пристегиваюсь и открываю окно, чтобы мое лицо охладил свежий ветер. Я закрываю глаза, вспоминаю, что сегодня вечером Оливер должен играть, и легкая дрожь проходит по моему телу.