Юрий Винничук - Девы ночи

За моим столом любовь била фонтаном. Заметив меня, Марианна нервно одернула платье. Ну, так и должно быть – ведь я ее брат! Я напустил на себя суровый вид, и руки грузин, словно испуганные зайцы, выметнулись из-под греческих юбок.

– Марианна! – сказал я как можно более грозно. – Амохи канталабия! Исме сом хири! – и направился к дверям, а Марианна с пылающим личиком посеменила за мной.

– Вах! Какой грозный брат! – покачал головой Теймураз. – Савсем грузин. Наша кровь.

В фойе Марианна дала мне последние ценные указания.

– Они хотят куда-то нас отвезти. Я им скажу, что ты мог бы договориться о ночевке и здесь, в гостинице. Когда они спросят тебя о цене, скажешь, что за двоих должны заплатить полторы сотни. Возьмешь эти деньги и заплатишь за две комнаты. Но не больше пятнадцати за комнату, слышишь?

– Кому я должен заплатить?

– Подойдешь к портье и скажешь, что ты от Марианны из Одессы. Я с ним разговаривала сегодня утром.

– А потом?

– Потом иди домой. А завтра в семь вечера мы ждем тебя в ресторане.

Марианна отошла, а я задержался, чтобы дать ей возможность рассказать о скверном брате и о том, что умаслить его могут только деньги. Неожиданно кто-то толкнул меня, и я оказался прижатым к стенке. Атаковала меня уже знакомая нам профура. Она разинула рот с выбитым передним зубом и прошипела:

– Не продавай! Слышишь? Не продавай! Иначе он меня прикончит.

Из ее варежки, будто из кратера вулкана, вырывался горячий воздух – прокуренный, заспиртованный, еще и хорошенько настоянный, – у меня даже дух захватывало. Я пытался повернуть нос куда-то в сторону, дабы, чего доброго, не свалиться преждевременно.

– На, возьми. Хорошо? Не продашь?

В ее глазах блестели слезы. А в моей руке хрустела банкнота.

– Не продам.

– Я тоже никому не скажу, что вы не греки… Пойдем, я угощу тебя шампанским. Хочешь? Или коньяком?

Я не хотел ни того ни другого, но она чуть ли не силой затащила меня за свой стол, налила вина, и с ярко выраженной радостью наблюдала за тем, как я его выпил. Потом погладила меня по руке и принялась по-кошачьи ластиться.

– Я теперь совсем одна… Понимаешь? Совсем одна. Когда-то я имела успех. Я имела все, что хотела… Ну, не совсем все, но… Налить еще?.. А теперь я никто… Если бы кто-нибудь занялся мной…

– Что ты хочешь этим сказать?

– Никто не хочет быть моим опекуном. Понимаешь? А одной трудно. Когда угодно я могу оказаться среди тех, кто сидит в скверике напротив гастронома.

Она имела в виду скверик на проспекте Свободы, где собираются синего цвета алкоголики. Среди них немало страшных, аж черных с лица, баб. Гадкие, опустившиеся, в грязном тряпье, они отдаются каждому, кто предложит бутылку «чернил». А если рядом с ними постоять, то можно услышать просто фантастические матерные конструкции и порадоваться, что уже и украинский язык сделал значительный вклад в этот жанр.

– А я еще многое могу. Можешь проверить. Тебе никто такой оралки не сделает, как я. Я мастер. Я могу целый час ласкать твой стержень, и ты не кончишь, пока я сама этого не захочу. Я готова для тебя на все.

Она вдруг вскинула голову вверх, и губы ее задрожали. Около нас остановился Франь.

– Ты ее знаешь, Юрась?

– Нет. Только что познакомились.

– Твое счастье… Ну, солнышко мое, давай сюда подарочек.

– Нет! У меня ничего нет! – Она дернула меня за рукав, ища защиты. – Скажи ему – у меня ничего нет!

– Юрась, мы договорились с тобой?

– Ясное дело, Франь.

– Ну, значит, люкс. Я должен поговорить с дамой.

Я встал из-за стола и не успел сделать и шагу, как за спиной раздалось: хлясть! Это Франь влепил профуре. Через несколько шагов я оглянулся и увидел, как она дрожащей рукой подает ему кошелек. Через минуту она уже лежала на столе и горько рыдала, а курдупель вышивал на другом конце зала. Зато в кармане я нащупал банкноту. Так и есть – десятка. Честно заработанная. Сколько же было в кошельке, который она стащила у поляка?

Наконец оркестр перестал играть. Одиннадцать часов. Теперь и для них настал звездный час. Играть они будут уже только за деньги.

Я взглянул в сторону Надиного стола – там еще и не собирались расходиться. Я пошел к своим гречанкам. Из-за стола встал Теймураз, обнял меня за плечи и отвел в сторонку.

– Слушай, Кастантин. Твой Мариан – персик. Понял? За персик плачу, как за персик. Понял? Она сказал, што ты можешь сделать две комната, да? Сделай. Я плачу. Сколка?

Сто пятьдесят рублей? Мать честная! Как я выдавлю из себя такую сумму? Кто бы подумал, что эти гречанки такие дорогие?