А она потом привыкла, что у нее матери нет. Отец читал ей сказки, учил молиться, лепил из пластилина все, что ей в голову придет, покупал сахарную вату, готовил пироги с капустой, стирал ее платья, катался с ней на санках, ходил на родительские собрания, решал квадратные трехчлены, мыл ей волосы, учил танцевать, поехал с ней в Освенцим и держал ее там крепко за руку все время, купил ей цветы, когда у нее начались первые месячные, засыпал рядом с ней, читая ей сказки, потом объяснял ей Херберта, взял кредит и купил первый компьютер – этот компьютер до сих пор стоит в картонной коробке в подвале. Самый простенький и дешевый – но чтобы был. Как у всех остальных детей. Самый прекрасный компьютер, какой она когда-либо имела в жизни. Папа делал все, чтобы как-то компенсировать ей отсутствие матери. И никак не мог понять, что мать ей на самом деле совершенно не нужна. Он считал, что должна быть нужна. Поэтому иногда с ними ужинали за накрытым белой скатертью столом какие-то нарядные женщины. Некоторые из них были красивыми и умными.
Она говорит спокойным голосом:
– И вот мы, знаете, ужинали… а утром он, провожая меня в школу, спрашивал, «интересный ли получился ужин». Он так выражался – никогда не осмеливался сказать иначе. А я всегда отвечала, что нет, не интересный. Даже если на самом деле было не так. Потому что я, знаете, не хотела делить своего отца ни с какой другой женщиной. И больше он ни одну из этих женщин не приглашал. Теперь-то я понимаю, что была вредной, эгоистичной сучкой. Без памяти влюбленной в своего отца «папиной дочечкой». И в этой своей любви не понимала, что он и так принадлежит мне – но по-другому, не весь, не целиком – что он, мой папочка, тоже имеет право на свою собственную жизнь, что я когда-нибудь уйду – а он останется один. Но он от этого права добровольно отказался. Потому что его обожаемая доченька «ведь росла без матери». Какой великолепный заголовок для слезливой статьи в психологической газете! Правда ведь, вам тоже так кажется?
Меня моя мать, знаете, всегда интересовала. Я ее все время искала. В кладовке, где отец хранил коробки с фотоальбомами, в шкафах, где документы всякие лежали. На улицах. Я просто знала, что когда кто-нибудь так любит, как мой отец любил мою мать, – то должны оставаться какие-то следы. Должны, знаете ли.
Я никогда по-настоящему не верила, что у меня нет матери. И речь идет не о том, что кто-то ведь должен был меня родить – речь идет о любви моего отца. И я ее нашла – эту любовь – как-то раз, в его портфеле. Он хранил ее фотографию в паспорте. Фотография был выцветшая, черно-белая.
Отец умер в конце октября. Наверно, он уже хотел умереть. Когда я закончила учиться и нашла работу, он, наверно, почувствовал, что исполнил свой долг, что дал мне все, что мог и что мне было нужно. Он был очень прагматичным – даже в том, что касается выбора правильного момента для смерти.
Первого ноября я не пошла по той аллее в гору. Мне не хотелось выслушивать никаких соболезнований от людей, которые меня никогда не любили. А пошла я, знаете, сегодня. То есть через два дня. Кладбище через два дня – это как записка, которую кто-то не дописал, бросив на полуслове. Что-то неоконченное.
У могилы моего отца стояла, сгорбившись, женщина и курила сигарету. И глаза у нее были как у той женщины с фотографии из отцовского портфеля.
И я встала рядом с ней…
В этот день кухня – место волшебное и святое. Даже для атеистов. Полная дурманящих запахов и загадочных обещаний того, что будет очень скоро. Ароматы ванили и корицы смешиваются запросто с запахом кислой капусты. Если ради чего и стоит быть поляком – так ради этого одного-единственного дня и еще больше – ради восторга и радости наступающего вслед за ним вечера.
В последнее время мир уменьшается, медленно, но верно стираются границы между странами и народами, размываются, образуя при этом некую абстрактную, безликую, усредненную культуру, которая подчиняется сиюминутной моде и создает некие общедоступные мемы. И при этом бессовестно уничтожая традиции. Но сочельник, особенно наш, чисто польский, на удивление отлично этой тенденции сопротивляется. Откуда бы и куда бы мы, поляки, не приезжали – нас выдает накрытый белой скатертью стол. Соблазняет запах красного борща и вкус капусты с грибами. Убаюкивает мелодия рождественского гимна, из которого каждый знает хотя бы один куплет или хотя бы пару строчек. Трогает за душу вид близких, приближающихся к нам с облаткой. В сочельник перед Рождеством Христовым мало кто думает о смерти и умирании…
Читать дальше