Анна Скарфо - Проклятая

Меня поддерживает адвокатесса Розальба, меня защищают карабинеры. Я выдержала три судебных процесса. И даже четыре. Может, они еще и подадут на апелляцию, и тогда начнется пятый.

Я отказалась от программы защиты и вот уже три месяца живу под охраной. И не знаю, сколько еще это продлится. Это совсем не легко – жить под охраной. Это совсем не легко – давать показания, объяснять, обосновывать свою позицию, всегда и при любых обстоятельствах.

Моя жизнь ограничена моим домом. Вот моя кровать. Кровать моей сестры. Кухня. Плита. Ванная. Двор перед домом. Собачья конура. И снова моя кровать. Вот и все.

У меня нет ничего, кроме прошлого. И вот теперь я устала. Я хочу жить будущим. Мне уже двадцать четыре года. Я хочу купить себе компьютер и научиться пользоваться Интернетом. Хочу купить себе маленькую машинку, пусть даже и подержанную, и поехать искать работу – может, в Таурианову, может, даже в Джоя-Тауро, а может, и в сам Реджо-ди-Калабрия [42].

А когда у меня будет и работа, и заработок, я найду себе квартиру и перевезу к себе сестренку. А если папа и мама захотят остаться в Сан-Мартино – пускай; главное, чтобы ко мне приехала она.

Я смотрю на фотографию карабинера, хранящуюся в моем бумажнике, – ту, которую я вырезала из журнала. И надеюсь, что скоро заменю ее на настоящую.

Все мне говорят, что я поступила мужественно. К нам домой даже приходили журналисты, и я ездила сниматься на телевидение. Но я знаю только одно – что я, «куколка», слишком рано перестала играть в куклы и игрушки и что я никогда не была просто девочкой.

А вот теперь я хочу стать женщиной. Не могу же я им отдать еще и это.

А еще я все думаю о словах, которые произнес судья, председательствовавший на первом процессе: «И вы никогда не отдавались ни одному мужчине, испытывая радость от того, что можете отдаться?»

Я не очень-то хорошо понимаю, что это значит, но ведь по сути я так и осталась девственницей. Я еще никогда не испытывала любви. Вот о ней-то я и мечтаю. Мечтаю о том, чтобы стать женщиной и больше уже никогда и ничего не бояться.

Наступила весна 2010 года. Целую неделю шел дождь, и вот наконец выглянуло солнце, первое майское солнце. Анна выходит из дома. Предупреждает охрану:

– Ребята, пойдем. – Надевает темные джинсы и голубую футболку.

– А куда мы поедем? Надо предупредить начальника. Поедете только вы? А сколько это у нас займет времени? – спрашивает бригадир – худенький-прехуденький паренек, работающий с Анной Марией всего во второй раз. Он очень старательный.

– Да, только я. Поеду только я, – говорит Анна и, больше ничего не объясняя, садится в машину.

Карабинер за рулем включает двигатель.

– Я даже не знаю, сколько это займет у нас времени.

– Куда поедем? – снова спрашивает ее худенький карабинер.

– Сегодня – на море.

Анна Мария бредет по набережной города Палми. Уже весна, но еще холодно. За ней следуют два карабинера – две тени. И они всегда и не слишком близко, но и не слишком далеко.

Анна Мария останавливается. От морской воды у нее уже промокли туфли, и она их снимает. Идет прямо по песку и играет с волнами. Карабинеры стоят на месте, поджидая ее в конце пляжа.

Сегодня Анне Марии не хочется думать ни об угрозах, ни о своих страхах, ни о своем доме, ставшем для нее тюрьмой. Ни о своем городе. Несколько дней назад Микеле Яннелло вышел из тюрьмы, отбыв назначенное ему наказание. Город возвращается к своей обычной жизни: Сан-Мартино хочет только одного – поскорее обо всем забыть.

И они все снова станут мужьями, женихами, отцами, братьями…

А она, Анна?

Вот уже несколько месяцев она себя спрашивает: «Ну и что мне теперь делать?»

Но она этого не знает. Пока еще все так неясно. На своих мучителей она заявила для того, чтобы вернуть себе свободу, но она все еще не свободна. Она нашла в себе мужество заявить, и ей поверили. Но как оказалось, этого мало. И вот потому-то она теперь одна.

Анна привыкла сражаться. И вот наступило время самого трудного боя.

За те три года, когда у нее сначала отняли детство, а потом искалечили ей жизнь, у нее появилась огромная сила духа, и ей удалось выжить. А вот теперь эту же силу ей надо употребить на то, чтобы жить.

Есть такие истории, которые все-таки приходится рассказывать, хотя их и больно выслушивать. Никто бы не захотел их читать. Но их все-таки пишут – для того, чтобы никому не пришлось переживать ничего подобного.