Ольга Вербовская - Измени судьбу

В самые отвратительные вечера, когда отец храпел пьяный в соседней комнате, мама с остервенением строчила бесконечные шторы и простыни, а я пыталась перекричать стук машинки. Анна Каренина и Аксинья, Анфиса и все остальные горемычные женщины романов русских и советских классиков, получали критическую оценку мамы, состоящую из одного слова: Шлюха. Для меня это было приговором всех моих будущих желаний любви, а про секс даже думать боялась. Как-то соседская девчонка предложила мне напиться вечером крепкого чая, что бы послушать ночные отношения родителей. Я была еще октябренком, а родители молодыми и веселыми. Пять минут препирательств: Давай, голова болит, потом, ладно. Хлюпанье, шебуршание, возня и скрип кровати не о чем мне не рассказали. Просветила подружка о сексе, вызывая во мне отвращение к физической близости людей. Днем, когда я была одна дома, я положила на гладильную доску десять томов фантастики и приключений, сама залезла под этот пресс и пыталась понять, почему женщина не превращается в лепешку? Гордость обуяла мое маленькое и хрупкое тело. Какие женщины крепкие и выносливые! Еще я пыталась понять, как может голова ребенка пройти между ног матери и не разорвать ее на части. Решила, что обязательно буду себе делать кесарево сечении

Каждый мой вечер был наполнен равномерным стуком швейной машинки, но чтобы я не скучала, мама предлагала читать. Я читала вслух книги, а она пыталась вникнуть в мысли авторов. Основная тематика советского времени была посвящена подвигу. Начиная от Героев Эллады и заканчивая «Повестью о настоящем человеке», я пыталась вдохновиться жертвенностью героев ради всеобщего счастья человечества. Вместе мы плакали над погибшими молодогвардейцами. Вместе восхищались смелостью Вани Солнцева. Мама стремилась расширить свои границы знаний с помощью книг, но навязанная целеустремленность советских героев, порой приводила ее в растерянность. Она удивлялась и восхищалась одновременно. Порой она останавливала бег лапки машинки и просила меня перечитать какой-нибудь момент.

– Неужели можно быть такими смелыми? Кровь за кровь. Смерть за смерть. Ужас какой-то. Как она переносила такие пытки и не сломалась? Перед смертью молиться нужно было, а она ни разу не заплакала. Фашисты глумились над бедной девушкой, пытали, а она верила, что Красная армия придет и спасет. Бедная Зоя Космодемьянская. Как же хорошо, что нет войны. Я бы все это не вынесла.

– Мама, а за бога тоже погибали. Сжигали себя и детей.

– Господи, сохрани наших детей. Не дай американцам и китайцам разжечь войну, – мама крестила лоб и целовала крестик на груди.

Секундная тишина и опять трескотня швейной машины. Мама боялась рассуждать. Вопросы были, но страха больше.

Я сменила пионерский галстук на комсомольский значок, поменяла Касаева на Липатова. Но больше всего мне нравилось читать Алексина. Для меня его маленькие рассказы стали библией. Я плакала от чужих обид, клялась, что никогда не позволю себя унижать. Я советский человек, а это звучит гордо!

Каждое утро мама туго заплетала мои жидкие волосы в косы, от чего мне казалось, что мои глаза становятся уже. Я чесалась на уроке, а учительница отправляла к врачу на поиски вшей. Поиск один раз увенчался успехом, но мама не остригла мои пакли, а целый вечер нежно и настойчиво вылавливала мелких гадов гребешком и мазала меня керосином. К седьмому классу я начала грызть ногти, за что опять получала удары учительницы линейкой по рукам. Мама мазала мои пальцы горчицей и вскоре я просто накручивала прядь волос на палец, что ни кем не запрещалось.

Скрючившись на кресле под торшером, я читала, размазывая слезы и щурясь от плохого освещения. Ровесники бегали на улице, играли в казаки-разбойники и футбол, катались с горки, дрались и веселились, пытались разбить клавиши пианино, получали кубки на соревнованиях по плаванию, а я сидела и читала. Мама внушала, что улица может научить только разврату, а на пианино у нас денег нет, да и если купим, то отец все равно пропьет. Я не совсем понимала, как можно пропить огромный ящик в полтонны весом, но и сама никуда не шла, не записывалась, не участвовала, не пыталась вырваться из опеки мамы.

Сколиоз и очки, вот новые приобретения к тринадцатилетию. Квартира напоминала коммунальную, потому что отец был выдворен в зал, где мог храпеть под рев трибун на футболе. Мы с мамой спали на семейном ложе вдвоем, так что ни о какой мастурбации речи быть не могло. Хотя тело начинало развиваться в непонятном направлении и требовало новых ощущений. «Рукоблудство, вот самое страшное занятие для подростков», сказала мне как-то мама.