Каролина Королевская - Война полов, или В поисках любви

Я смотрю телевизор, а он мне показывает только Вия. Я слушаю радио, но оно говорит только о Вие, и каждая песня поет о нем. Я сажусь обедать и не могу есть, потому что он смотрит на меня из каждой ложки, поднесенной ко рту, из тарелки, из чашки. Он сидит рядом со мной, такой мачо, блин, и не дает спокойно пожрать! Да я и не хочу есть, нет аппетита.

А ночью! Господи, ночью можно просто с ума сойти! Он всегда рядом. Он спит вместе со мной. Он целует меня, едва я закрываю глаза. Я целую его. Мы занимаемся сексом, едва я начинаю дремать. Он буквально не дает мне спать! Это какой-то сексуальный маньяк. Это кошмар. Я вся измучалась. Я не могу спать, потому что он оккупировал мои сны. Целыми ночами я лежу дура дурой с закрытыми глазами без сна и думаю о нем. Но открывать глаза нельзя, потому что по ту сторону век его нет. И это мучительней вдвойне.

А ведь мне девятнадцать. Через пять-шесть лет я уже буду старухой. Кому я буду нужна? На лице появятся морщинки, на руках кожа станет дряблой. Фу-у, гадость! Лучше отравиться в двадцать лет и быть всегда молодой.

Я стремглав бросаюсь на каждый телефонный звонок, но это всегда оказывается кто-то другой, и я стараюсь быстрей отвязаться и повесить трубку.

– Вий! Вий! Ви! Прости меня, дуру! Вернись ко мне, Ви! Ви-и-и-и! – ною я.

Через неделю такой жизни Ирка нашла меня в ванной на полу в обеденное время. Я спала. Я была похожа на сумасшедшую алкоголичку с необитаемого острова. Ирка подвела меня к зеркалу, и я поняла, что новый мир я создать не смогла.

«Все, что меня касается,

Все, что тебя касается –

Все, только начинается,

Начинается…»

(из старой поп-песни)

На меня смотрела какая-то наркоманка с сизыми мешками вместо подглазий, с растрепанными волосами и красными, воспаленными от слез, глазами. Лицо было настолько худым, что нос казался в два раза больше обычного. Я с отвращением отвернулась от зеркала.

– Это твое прошлое, – сказала Ирка. – А сейчас мы будем делать твое будущее. – Она взяла меня за руку и, словно маленькую девочку, снова потащила в ванную. – Сейчас ты у нас станешь той, кем и должна быть. Сейчас ты станешь хорошей девочкой, настоящей куколкой. Глупенькой улыбающейся дурочкой, – говорила она, умывая меня, как ребенка.

– Не хочу – глупенькой! – капризничала я. Но Иркин голос звучал так приятно, так нежно, что мне хотелось расплакаться и распустить сопли на ее груди.

– Ты должна быть глупенькой, – уговаривала Ирка.

– Не хочу! – упорствовала брошенная глупая дура.

– Надо! Не будешь глупенькой, – самцы не посмотрят на тебя. Глупость – всего лишь наживка для самцов. Рыбак ничего не поймает с пустым крючком. Для рыбки нужна наживка, – поучала Ирка, расчесывая мне волосы. – Умничанье – все равно, что пустой крючок: остро, колко, да всех рыб отпугивает. Это самцы придумали, что все мы дуры. Льстят своему уму. И чтобы мы не забывали за собой следить. На самом деле мужики еще больше чем мы любят ушами. Было бы это не так, – секс по телефону никогда бы не появился. Скажи любому уроду, будто видишь в нем мужество и силу, и он прилипнет к тебе, как банный лист.

Я улыбнулась. Кажется, это была первая моя улыбка за неделю.

– Наконец-то! – воскликнула Ирка. – Мы начали оживать!

Она накрасила мне ногти, ресницы, губы; она помогла мне одеться, будто я была совсем беспомощной.

– А теперь – на свежий воздух! – скомандовала Ирка.

Этого я так скоро не ожидала и снова попыталась закапризничать. Но Ирка не слушала мне нытье. Она буквально выволокла меня на улицу.

– Сегодня ты будешь делать всё, что я тебе скажу! – приказала моя мучительница.

«Оранжевое небо,

оранжевое солнце…»

(из старой поп-песни)

Ах, сестры, эта дура вытащила меня из дома еще засветло. Еще и обед не начинался. Я не о приеме пищи, об этом я давно забыла, я о том, что пойти в такую рань в Москве совершенно некуда. Не в Третьяковке же проводить время до вечера. Только не подумайте, что я что-то имею против Третьяковки. Нет. Просто в моем положении… ну, вы понимаете. Это было бы слишком.

И солнце, как назло, вовсю жарило. Кругом зелено, птички щебечут. Мне казалось, что мир был очень даже рад моему горю.

Я покорно слушалась Иркиных приказов. Что мне еще оставалось? Сдохнуть в одиночестве мне не дали. Сойти с ума от горя и несчастной любви тоже, видимо, не дадут. Прекрасно. Эта дура говорит, что мне нужно размять ноги после недельной отсидки дома. Кому, интересно, понадобились мои ноги? Она это называет моционом. Ну ладно, я плетусь с ней. Три остановки до метро пёхом! Моцион, блин.