Анастасия Маскевич - Анастасия

Настася вынесла железный таз, большой кувшин с водой и полотенце. Теперь она выглядела растерянно:

– Спасибо, Ян, – решилась вымолвить она, пока лила воду из кувшина ему на руки.

– Забудь об этом, обходи его стороной, – резко ответил тот и ударил ладонями, наполненными прозрачной водой, себе по лицу и шее.

Капли разлетелись, намочив ворот и закатанные рукава его рубашки, спустившись по локтям. И ей, и ему неприятно было вспоминать произошедшее, и оба не могли найти новую тему для разговора. Раньше Настя слышала о приставаниях других панов к своим служанкам, но до конца не верила в это и считала их наполовину слухами. Её очень огорчила, открывшаяся ей истина. Ключнице было сложно прийти в себя, она не могла ответить себе на вопрос: зачем им служанки, когда у них такие прекрасные жены?

– Но я не понимаю… – хотела возразить она, но ее голос задрожал.

Тут к ним вышла Берта:

– Я ведь звала тебя, ты что не слышала? – сказала она, но потом заметила набухшие раскрасневшиеся глаза Настаси. – Что случилось? Ян, что произошло?

Настя опустила глаза и продолжила лить воду.

– Все хорошо, извини, мамо, я попросил ее помочь мне умыться. Позови другую помочь Марте, извини.

– Хорошо, хорошо.

И она поспешила обратно внутрь, чтобы не заставлять гостью ждать. Но она насторожилась и решила выпытать подробности этой сцены позже. Именно слезы и смех других чаще всего вызывают живой интерес, особенно у женщин.

– Настась, я не знаю зачем. Тебе не нужно об этом думать. Ты только должна знать, что ни в чем не виновата, – продолжил он, когда Берта скрылась за дверью.

Но его слова не помогли, не утешили, Насте стало наоборот еще обидней, и она уронила кувшин на землю и закрыла лицо руками, окончательно разрыдавшись. Ян вздрогнул, не зная, что ему сделать. Даже голубь, возившийся в луже, упорхнул. Пан стоял пару секунд и не нашел ничего лучше, чем обнять бедную девочку, когда она уже сделала пару поспешных шагов, чтобы уйти в сад.

Оказавшись в объятиях, Настася почувствовала себя в полнейшей безопасности, ей было тепло и уютно. Она глубоко всхлипнула в этот момент, и все слезы ушли, страх и обида ушли, но теперь волна смущения одолела ее. Она отодвинулась руками, упершись ему в грудь ладонями, посмотрела испуганно прямо в глаза Яну, потом нахмурилась, резко развернулась и все-таки убежала в сад быстро и бесшумно.

Ян так и остался стоять, ожидая некоторое время, что она успокоится и вернется через пару минут, но ее не было. Только белая кошка вышла ему на встречу и начала тереться об ноги, он взял ее на руки, сел на лавку и стал гладить. Он тоже чувствовал смущение, но в тот момент необходимо было сделать то, что он сделал. Ян не боялся, что Настася могла бы его неправильно понять, он был уверен, что она почти читает его мысли. В детстве он даже пугался того, как она ловко договаривала за ним фразу. Хотя и нынешней ситуации все казалось более запутанным. Еще час он просидел вот так, слушая урчание спящей на его коленях кошечки. А потом ушел, истосковавшись.

К вечеру гости распорядились укладывать вещи, чтоб выехать с рассветом, чем раздосадовали хозяев и обрадовали измученную прислугу.

Под утро состоялись прощания, почти повторявшие картину приезда гостей, только все были сонными и понурыми. Ян даже не вышел их провожать. Настаси тоже не было. А Ангелика, прощаясь с Бертой, сказала: «Надеюсь, еще увидимся в скором времени». Берта улыбнулась ей в ответ, намекая, что все поняла. А пан Пилсудский посоветовал другу беречь сына от всяких забав. Смысл этого пан Маскевич не уловил, он просто решил, что это не более, чем жест вежливости, проявление внимания; в ответ пожелал успехов во всем его дочери Марте.

Алый закат пылал на горизонте, а на фоне него экипаж, запряженный бодрыми лошадьми, вез семейство Пилсудских обратно домой по темно-серой дороге, окруженной густым лесом с одной стороны и чистым полем – с другой.

Перед отъездом гостей, когда в имении Маскевичей уже настало время готовиться ко сну, Ян вовсе не хотел спать, потому что множество всяких мыслей лезли в голову и не давали ему покоя, но во всем этом разбираться ему тоже не хотелось. Все они, эти мысли и планы, заводили бедного парня в тупик. Поэтому решение оставалось одно. И он пошел к конюху, у которого всегда находилось пятьдесят граммов «для своих». Он вышел из дома и уставился в окна на втором этаже, где еще горела свечка. «Э-эх», – крикнул он и, танцующе повернувшись, направился в конюшню, устало улыбаясь самому себе.