Татьяна Краснова - Лесная сказка

И все же эта жизнь словно подделывалась под реальность. Лиза с нарастающей тревогой ощущала, что это она сама лишилась пространства личности, и все любимые занятия – чтение, походы на природу, прогулки по Москве – выцвели, и то, что раньше ей давал целый мир, она теперь хотела получать только от Димы. Который занимался своими делами и, как любой живой человек, мог уделить своей девушке только свободное от этих дел время.

А Дима оставался все таким же приветливым, добродушным. Его вполне устраивало то, что есть. Похоже, ровное течение дней, состоящее из цепочки привычек, было для него стабильностью, и именно ее он ждал от совместной жизни. Он, в свою очередь, не хотел от Лизы чего-то большего. Придраться было не к чему.

Но Лиза во всем начинала видеть подвох. Если он не с ней, даже когда с ней, почему она должна быть уверена в нем, когда он уходит из поля зрения? Он не родился с ее появлением, у него была целая отдельная жизнь, из которой ей известен только краешек. Москва – его родной город, где вполне вероятны другие маршруты и цели, о которых необязательно ей сообщать. А постоянная рассеянность во взгляде – обращенном на нее, Лизу, – может быть оборотной стороной сосредоточенности на более важных вещах… работе… карьере… еще чем-то? ком-то? В эту субботу он помогает строить дачу начальнику отдела, в прошлое воскресенье ходил на мальчишник, потому что там был какой-то полезный человек. А что на самом деле могло быть до, после или вместо дачи и мальчишника? Об этом можно просто-напросто никогда не узнать, оставаясь заводной куклой, которая киснет над расходной тетрадкой и пережевывает вот эти, одни и те же, почти бредовые мысли.

И Лиза, не веря, что она это делает, проверяла Димины карманы на предмет записок или других улик – чего-нибудь, что сможет ей объяснить происходящее. Быстро просматривала Димин мобильник – незнакомые номера и эсэмэски, – с отвращением осознавая, что она теперь сама себе – такая, шарящая по карманам в поисках истины, – не нужна. И что себя в двух лицах – истеричной, непонятно чего хотящей Лизы-при-Диме, и настоящей Лизы, взирающей на первую с ужасом, – долго не выдержит. И никакой законный брак тут дела не поправит.

Лиза понимала, что должна сама, и как можно скорее, разогнать этот морок, прежде всего не сидеть в одиночестве, как в ловушке, – и шла на любимые улицы, один вид которых раньше и приподнимал над повседневностью, и мирил с ней. Но морок не проходил – она двигалась механически, погруженная все в ту же отъединенность и пустоту, не обращая внимания ни на афиши новых фильмов, ни на витрины, ни на красные светофоры.

Странно, а раньше то и дело встречались нечаянные радости вроде крохотного скверика, или фонтана, или разузоренного терема, который оказывался Юсуповским дворцом, и какая-нибудь старушка с коляской начинала рассказывать о нем всякие интересные вещи… Как это могло ее так захватывать? Вот сейчас она спокойно идет мимо причудливого дома, похожего на творение сумасшедшего кондитера, и ей все равно, кто в нем жил… И тут же вздрагивала: да ведь это как раз ненормально! Как же вернуться в свой мир, если он ее из себя исключил, к себе самой – настоящей?

«Мы задумали загородный дом покупать, – позвонила ей тогда Света. – Приезжай на смотрины». И Лиза уже в электричке поняла, что едет в Белогорск, так и не сказав об этом Диме, который опять строит карьеру на даче начальника. До последней минуты она не была уверена, что захочет поехать, потом все собиралась ему позвонить – и вот теперь просто едет. И вдруг ее охватил такой восторг оттого, что Дима ничего не знает и, если она захочет, и не узнает, – словно Лиза ехала не к родным, а по меньшей мере к любовнику.

Деревья за окном вдруг оказались живыми и красивыми, книжка в сумке, взятая просто так, – невероятно интересной. На станции продавали пончики с первозданным вкусом сахарной пудры, посыпанной щедро, как в детстве. Лиза стояла с бумажным пакетом в руках и так же щедро разбрасывала куски счастья столпившимся голубям.

Мир обрел смысл только оттого, что она ушла из-под контроля Димы, и он не мог достать ее ни звонками, ни мыслями о том, где она сейчас и что делает. Она стала счастлива, когда они исчезли друг для друга! Она вырвалась!

Неужели для того, чтобы перестать быть несчастной, ей нужно избавиться от «семейного счастья»? Пусть причина ее мучений необъяснима, ненормальна и неуважительна с точки зрения здравого смысла, но сами-то мучения настоящие – зачем же они нужны?