Чарльз Мартин - В объятиях дождя

Это благодаря Гибби, в частности, Мэтью Мэйсон все еще жил на свете и разумно рассуждал – хоть и не всегда. Другой причиной стал источник коллективной памяти, воплощением которого была мисс Элла Рейн…

С того самого времени, как семь лет, четыре месяца и восемнадцать дней назад Мэтт поступил на излечение в «Дубы», доктор Гибби очень близко к сердцу принимал этот клинический случай. Иногда ему не хватало профессионального умения, но желания помочь всегда было в избытке.

А Мэтт теперь нередко слышал голоса. Иногда они замолкали, но чаще звучали, и сейчас, в 10.17 утра, когда он смотрел на перекресток, голоса болтали очень оживленно. Он знал, что яблочный мусс заставит их умолкнуть, но весь этот год Мэтт стремился, как говорится, запастись мужеством и отказать себе в яблочном муссе, перепрыгнув через бездну соблазна.

– Может, сегодня мне это и удастся, – сказал он, глядя, как двое юнцов на водных лыжах мчатся по ручью к реке. Вскоре вдогонку устремилось белое суденышко почти шестнадцати футов длиной и мощностью в пятнадцать лошадиных сил, оно стремительно заскользило по лону вод. Мэтт внимательно пригляделся к судну: по бокам – отверстия для удочек, ведра с бело-красной наживкой, мотор жужжит, и двое мальчишек в оранжевых спасательных жилетах замерли в ожидании. Суденышко двигалось со скоростью двадцать узлов в час. Дул сильный встречный ветер, теребивший их рубашки и жилеты, но не волосы, потому что на головах у мальчишек – туго натянутые бейсбольные кепки. Они закрывают уши и коротко стриженные волосы. Сзади восседает отец. Одной рукой он держится за руль, другая – опущена в воду, чтобы контролировать ее уровень, наклон суденышка. Наверное, отец хочет контролировать и поведение своих мальчишек. Вот он замедлил ход, повернул к берегу и стал пробираться между зарослями кувшинок в поисках открытого пространства, достаточно большого, чтобы забросить туда удочки с наживкой из червей и личинок.

Мэтт снова проследил за ними взглядом, когда они уже шагали под его окном по слабо колышущейся траве между пеньками, оставшимися от вырубленных кипарисов. Но вот они прошли, звук шагов стих, и вода в лужах снова замерла. Мэтт сел на край постели и начал размышлять: а каково было выражение их лиц – отца и его сыновей? И удивился: не тому, чтó они выражали, но, скорее, отсутствию всякого выражения! Ни страха, ни раздражения…

…Да, лекарства даруют только наркотический покой, заглушают голоса, усыпляют боль, но почти не влияют на коренную причину того или иного душевного состояния. Мэтт знал, что лекарства не смогут заглушить голоса насовсем. Он всегда это знал. Главное тут – время.

Иногда он поступал так же, как поступали другие: он подходил к забору лечебницы и старался познакомиться с новыми людьми, протягивая им руку. Трудность заключалась в том, что люди оказывались не очень-то доброжелательными.

Однажды Гибби, когда Мэтт прожил в лечебнице уже неделю, спросил:

– Вы считаете себя сумасшедшим?

– Разумеется, – отвечал Мэтт, не слишком удивившись этому вопросу. Возможно, именно такой ответ и привлек к нему внимание Гибби, и врач начал с особенным интересом относиться к Мэтью Мэйсону. В средней школе Мэтью сначала поставили такой диагноз: «шизофрении не наблюдается». Потом появился другой: «страдает от биполярности шизоидного характера». Позже дали о себе знать психопатия, маниакально-депрессивные состояния, рецидивирующая параноидальность, а потом и параноидальность хроническая. Откровенно говоря, Мэтт представлял собой сочетание всех этих диагнозов и в то же время не мог служить классическим примером ни для одного из них. Как разные перемежающиеся течения в речушке, что протекала за его окном, болезнь то отступала, то продолжала прогрессировать в зависимости от того, какие голоса звучали громче и какие воспоминания превалировали. Кстати, Такер и Мэтт реагировали на голоса памяти по-разному.

Гибби вскоре понял, что Мэтт не является типичным шизофреником с маниакально-депрессивным психозом, жертвой тяжелого посттравматического стресса и навязчивых, неуправляемых состояний полного душевного расстройства. Гибби уяснил это после приключившегося с Мэттом длительного периода абсолютной бессонницы, продолжавшейся целую неделю, когда он расхаживал по коридору в 4 утра, бодрствуя, как днем. Из-за этого он мог стать агрессивным, воинственным и, возможно, даже покушаться на самоубийство, но Гибби зорко за ним следил и не допускал этого.