Иван Рыбкин (И.В. Баранов) - Три корзинки с разными ягодами

С тех пор, как от тебя в слезах ушла Си, ты перестал есть нормальную, человеческую, домашнюю еду. Ни тебе супов, ни горячего, ни фруктов и салатов, ни даже твоих любимых макарон с тушеной печенью. Пельмени, полуфабрикаты, вареники, вечная лапша быстрого приготовления, выпечка из супермаркета по вечерней уцененной скидке, готовая пицца – только разогрей в микроволновке – и готово. И, конечно же, много фастфуда.

Таков будет у тебя и сегодня обед. Живи быстро – умри молодым.

…

Я стоял на самом верху, на открытом парапете второго этажа торгово-развлекательного базара, возле шуршащих своими лентами эскалаторов, и смотрел на весь этот кипучий муравейник, а он смотрел на меня. Кажется, мы не очень-то друг другу нравились. Так бывает. Это у меня также и с водкой, например.

Я не люблю водку, да и она в ответ не очень-то любит меня.

Я не люблю людей, да и они в ответ не очень-то любят меня.

Я не люблю понедельники, да и они в ответ не очень-то любят меня. Если я когда-нибудь буду выбирать день, чтобы выпилиться – это наверняка будет один из этих гребанных понедельников.

Но сегодня ведь пятница?

Что же ты тогда так невесел, братец?

Мимо меня, мимо-мимо, сквозь, не задевая и не трогая – передвигалась, перемешивалась, бурлила и гудела жизнь. Жизнь во всем её многообразии и великолепии. Светил и мигал свет от многочисленных витрин, неоновых лент и светодиодных ламп, от светильников, экранов смартфонов и от счастливо улыбающихся влюбленных парочек. Играла музыка, стрекотала реклама, бубнил очередной диктор на саммите, переливами шума накатывали на меня волны и отголоски людских разговоров, окриков, смеха.

Люди шли в Ашан, в Ситилинк и в Леруа, люди толпились возле ровных шеренг касс, а затем выныривали обратно с полными корзинками, тележками, пакетами и коробками. Люди зарабатывали и тратили – бок о бок одно с другим, люди продавали и покупали, люди молчали и болтали обо всем на свете, люди ссорились, ругались, мирились, целовались, смеялись. Кто-то со скучающим видом сидел на редких скамейках у стен, уткнувшись в смартфоны и демонстративно натянув наушники, отгородившись от всех. Было много детей, много подростков шумными стайками и бандами, много приехавших сюда целыми семействами и кланами. Было много одиночек и всяческого рода городских сумасшедших, попрошаек, воришек, бандитов, проституток. Наверняка, если поискать, были тут и несколько каких-нибудь поэтов, пара художников, куча музыкантов и даже, может быть, один знаменитый, но пока совсем непризнанный и гонимый, несчастный философ и знатный мизантроп.

Я вздохнул и оперся локтями на парапет. Повернув голову налево, отыскал глазами Ти. Он усиленно трудился на саммите, и, надо сказать, свой кулуарный гонорар отрабатывал по полной. Как только мы отобедали и, наскоро вытирая руки бесплатными влажными салфетками из одноразовых упаковок, так похожих на презервативные, добрались до площадок проведения саммита, Ти будто подменили. От расшатанного и слегка расслабленного, с ленцой и болтовней ни о чем, верзилы, не осталось и следа. Он весь как-то подобрался, как гепард в прериях, почуявший добычу, посерьезнел, погрузился в себя, что-то там сделал, щелкнул тумблерами – и вынырнул обратно уже другим человеком. Профессионалом.

Р-раз – и он уже что-то живо обсуждает с незнакомой мне дамой важного вида, одетой в черную строгую юбку-карандаш, блузку-карандаш, прическу-карандаш, ну и в руке у неё, понятное дело, – он самый, карандаш.

Два – и в руках у него уже оказались сценарий, тайминг, схемы звука и света, меню кейтеринга, протокол, регламент круглых столов, повестка заседаний, и еще бог знает что. Он, совершенно не стесняясь, тыкал во все эти листы бумаги пальцем и вносил туда правки, помарки и дополнения отнятым у строгой женщины карандашом. Затем кому-то давал распоряжения принести еще стульев, достать из-под земли этого олуха-оформителя и немедленно, немедленно, немедленно организовать на вэлком-зону работающий микрофон и двух длинноногих хостес, обеих – строго брюнеток, и чтобы у одной в руках был серебристый поднос, а у другой, зачем-то, – хлопушка с разноцветным конфетти.

Три – и он уже стоит у микшерского пульта за столом, опутанным проводами, какими-то антеннами и изолентой строго синего цвета. Он окружен со всех сторон бородачами в черных футболках и тяжелых ботинках, тыкает рукой в верхний уровень массивных аудиоколонок и прожекторов, подвешенных на металлическом хребте над сценой. С уверенностью в голосе, перемежая каждое слово коротким рубленным матом, спорит с самым грузным на вид бородачом в очках с толстенными стеклами, увлеченно втолковывая ему прямо в ухо что-то типа того: «Сам же видишь, мидл-бас через эти хайеры вообще не потянет, так вы и протяните их, ёп, мини-джэками напрямую через микшер, а с этих пищалок частоту убери на низ, на х..й вам эти убитые моноблоки, давай растащим звук по всем линиям, так и микро не будет забивать помехами!»