Лана Мейер - Опиум

И будет до последнего вдоха.

Сколько раз я представлял себе этот момент?

Сотни.

Сколько раз я представлял, как достаю кишки, сердце, плоть и кровь из убийцы моего сына и всех членов его семьи и заталкиваю обратно? Именно так называется то, что я собираюсь сделать. Я выпотрошу из него жизнь и душу, но оставлю живым… физически живым.

Бесконечное количество раз.

Но не тюрьма сделала меня таким. А то, что произошло за неделю до того, как я туда попал. Каждый день за решеткой я копил свои силы, выстраивал план, питая свою душу лишь одними образами кровавой расправы.

Мой мир всегда состоял из грязи и вечной борьбы за внушенные кодексом банды идеалы. Поэтому даже самая массовая драка в тюрьме казалась мне глупой и никчемной по сравнению с тем, что я уже видел и в чем принимал участие сам. Тюрьма стала для меня крепостью одиночества, местом, где я пребывал в полном забвении, оплакивая Эйдана.

Я был ужасным отцом, плохим примером для подражания, и сделал бы из своего сына чудовище. Так или иначе, он бы им стал, даже если бы я предпринял все, чтобы он никогда не узнал о том, кем являюсь я, кем был мой отец и вся наша проклятая семья. Он кровь от моей крови, а значит, рано или поздно члены Dragons нашли его и убедили бы стать одним из них. Заставили.

Не обращая внимания ни на громкую музыку, ни на суматоху вокруг я погружаюсь в себя, ныряя в омут собственной памяти. И я вижу все так четко и ясно, словно не было этих трех лет, чтобы унять боль. Невозможно забыть то, что вижу каждый раз, когда закрываю глаза…

– Тай! Тайлер… это же не он. Это не наш мальчик. Это не может быть правдой, – дрожащим, полным паники и ужаса голосом шепчет Клара, когда я держу ее за руку, и мы направляемся к огороженному полицией месту у железной дороги.

Я бы хотел сказать ей, что да, это не Эйдан, это не наш сын… И это единственная мысль, которой я живу последние полчаса, с тех пор как нам сообщили о том, что нашли ребенка, который по описанию походит на нашего сына.

Но я не могу произнести ни слова. Иначе просто не выдержу и завою сам, как Клара. Ее глаза горят безграничной любовью и непоколебимой материнской надеждой в то, что ее мальчик жив.

Я тоже хочу верить… и я верю, что это ошибка. Что мы найдем Эйдана живым и здоровым. Но до боли знакомое место, к которому я подхожу, буквально кричит мне об обратном.

Это то самое место – железная дорога, именно тот участок, забыть который я не в силах.

Офицер что-то говорит мне, пуская за ограждение, но я его не слышу, только сильнее прижимаю к своей груди вздрагивающую Клару, непроизвольно закрывая ее глаза ладонью.

Но слишком поздно.

Она уже увидела.

Увидел и я… узнал все до мелочей: белые потертые кеды на Эйдане, джинсы и его любимая футболка с надписью баскетбольной команды, за которую мы болели. Мы ходили на матч всего неделю назад… нет, нет, нет, это все нереально. Еще неделю назад он смеялся, держал меня за руку, и говорил: «Папочка, я рад, что этот день мы проведем вместе».

Это дурной сон, и я готов раскроить собственную голову об асфальт, в слепой надежде проснуться, избавиться от этого кошмара… стереть это безумную реальность, в которой мой ребенок лежит на раскаленном бетоне – холодный, пугающе бледный, и не может просто встать, улыбнуться нам и побежать как прежде.

Не помню, как мы с Кларой оказываемся на коленях рядом с телом нашего мальчика. Я держу ее в руках крепко-крепко, от ее истошных криков в моих жилах застывает кровь… сердце обрастает то льдом, то языками пламени, испепеляющими душу до тла. Быстро, намеренно, уничтожая меня вместе с мертвым сыном.

«Я… я не сберег. Это из-за меня» – эта мысль крутится без конца и разрывает виски.

– БОЖЕЕЕЕЕЕ! НЕТ! Отпусти меня! ОТПУСТИ! – оглушительно кричит Клара, но я держу ее, пребывая в полнейшем забвении. Она царапает мне кожу, но я не чувствую физической боли. Моя боль куда глубже, и мне кажется, что если я позволю себе произнести хоть слово, пролить хоть одну слезу, то этим самым признаю то, что Эйдан действительно мертв.

Последние надежды рушатся, когда я прикасаюсь тыльной стороной ладонью к его мягкой щечке. Истошный вой, словно чей-то другой, а не мой собственный, разрывает слух, пока острая боль пронзает каждую клеточку моего тела, выворачивая наизнанку внутренности. Вой дикого животного, у которого только что на его глазах застрелили детеныша…