Алексей Алейников - Область темная

Мужской хор поёт «Многая лета!». Семинаристы строем подходят ко кресту и под благословение архиерея. Служба завершена.

Но не идёт из головы Петра видение обрамлённого белоснежным платком лица, звучит в сердце дивный голос.

После службы епархиалки уходят парами, под строгим присмотром учительницы пения. Сердце юноши трепещет, как листок осиновый: надо бы догнать её, окликнуть, хоть парой слов перекинуться! Но строг взгляд надзирательницы и давит грудь стеснение. «В другой раз!»

Наступает Пасха. В праздничную ночь собор полон до краёв шелестящей толпой. Отцы семейств в чистых рубахах и до блеска начищенных сапогах строго поглядывают на непоседливых чад. Малыши переминаются с ноги на ногу, старшие стоят смирно, крестятся вслед за родителями.

Над прихожанами плывёт ладанный дымок. Гудит ектенью чернобородый дьякон. Епископ подаёт возгласы из алтаря. Всё идёт по заведённому веками порядку.

Хор епархиального училища – напротив. Строгие платья, белоснежные фартуки и воротнички. Изящные головки укутаны в кипенно-белые платки. Как ни старается Пётр опускать глаза в пол, смотрит на неё. Показалось или она тоже взглянула в ответ? Колотится от восторга сердце, сладкий комок поднимается к горлу. Пётр нарочно поёт самым высоким голосом, чтобы она заметила. Так и не узнав, обратила ли внимание она, получает пинок по ноге от регента. Дыша чесноком, отец Варсонофий шипит:

– Ты что не свою партию пищишь, отрок?

Служба завершилась. Девочки из хора сбиваются в стайку, о чём-то судачат. «Может сейчас?» Ноги отказываются нести непослушное тело, пересыхает в горле.

Оба хора тянутся к выходу из церкви. Пётр видит, как она уходит, исчезает, возможно навсегда, и ничего не может поделать. Отчаянно щекочет в уголках глаз и хочется плакать.

Но приходит Троица («Пентакостия!» – изрекает Харитонов, воздев палец к небу). И вновь – полный собор, колыхание ветвей над толпой и её прекрасный лик.

Лето, а с ним и окончание учёбы подкрадываются незамеченными из-за обилия хлопот: экзамены подготовь и сдай, послушания исполни, а ещё надо майским вечером посидеть на улице, вдохнуть дурманящий аромат персидской сирени, послушать щёлканье соловьёв в близлежащем овраге да помечтать о будущем!

Каждый год встречаются в эту пору два ректора ― семинарии и епархиального училища. Отведав наливочки и слегка закусив (уха царская, тройной выварки, окорок запечённый, курица с грибами), отцы неторопливо решают вопрос: быть совместному балу или нет?

А семинаристы уже напряглись: где добрая весть? Шушукаются по углам, неповиновением готовы напомнить о своих правах.

Вздохнул отец Алипий и согласился с настоятелем епархиального училища: балу быть!

Главная зала собрания расцвечена электрическими лампочками – причуда богатых купцов Прянишникова и Филькина. Полковой оркестр рассыпает перезвон вальса Штрауса над пёстрой толпой. Плывёт над толпой тонкий аромат духов, смешанный с запахами разгорячённых молодых тел. Своекоштные «философы», двадцатилетние битюги, кружат в танце с раскрасневшимися епархиалками. Кому как не им, зрелым жеребцам, думать о семье, о славной паре?

Ражему «философу» в жёны подавай хотя бы дочь епархиального благочинного иль гимназистку из семьи с достатком, а то и выше забирай – из самого института благородных девиц! Но благородные тоже не глупы: всё больше юнкеров да студентов привечают.

Девушки из епархиального училища, дочки дьячков и псаломщиков, большей частью бедны как церковные мыши и вряд ли составят блестящую партию. Оттого и не верят пылким речам да тесным объятиям семинаристов стройные красавицы в заштопанных чулках.

В кружение бала Пётр не вовлечён: стоит в дальнем углу, наблюдает. Потёртый сюртук и стоптанные туфли не дают почувствовать себя графом, но так хочется подойти к ней! Даже имя узнал: Анастасия, Настя. Черноволосая красавица уже пятый танец, не уставая, порхает по залу.

На кадрили Пётр, вдохнув и затаив дыхание, через весь зал идёт к ней. Одновременно с братом подходит и Павел. Взаимный поклон.

– Соблаговолите танец, сударыня? – произносят одновременно. Павел обжигает братца ненавидящим взглядом.

– Отчего же? Пойдёмте! – звенит колокольчиком голос Насти. Протягивает руку Петру.

Самого танца Пётр не замечает. Сменяются фигуры, гремит оркестр, но Пётр видит только её: алые губы, полураскрытые в улыбке, жемчуг зубов, лёгкий пушок над верхней губкой, блеск заплетённых в тугую косу волос цвета непроглядной ночи. Рука ощущает жар её тела, бросает в дрожь одно неловкое касание пальцев.