Валерий Касаткин - Пересилить страх. Детектив

Лёня, довольный приобщением к такому значимому взрослому делу, вышел из ворот завода, а потом, присоединившись к своим друзьям и увлёкшись уже своими детскими мечтами и целями, бежал к реке, чтобы искупаться в голубой воде и переплыть на остров, который всегда манил его к себе какой-то загадочностью и другой жизнью. Чернобровый мальчик в свои восемь лет уже понимал, что действительно есть совершенно иная жизнь, отличная от жизни рабочей слободы, которая была пропитана дымом от заводских труб и измотана изнурительным трудом на заводе, где его отец работал по двенадцать, а то и по восемнадцать часов, не зная отдыха и праздников. Эту другую жизнь Лёня видел через забор «Верхней колонии», за которым купалась в роскоши администрация завода, отличаясь высокомерием и пренебрежением к трудовому народу. Лёня чувствовал, что в рабочей среде назревает взрыв недовольства от рабского бесправного положения, и от родителей он уже слышал слова «революция» и «война». Эти слова его пугали, поскольку несли людям смерть. Это было лето 1913 года.

А потом у Лёни была учёба в гимназии, восторженное ликование по поводу Социалистической революции и прихода к власти партии большевиков, работа на заводе, учеба в техникуме, и снова работа в разных уголках необъятной страны, в том числе и в Кохановском районе Оршанского округа Белорусской ССР (ныне Толочинский район), учёба в институте и возвращение на родной завод. Из способного, упорного и настойчивого мальчика Лёня превратился в Леонида Ильича Брежнева, прошедшего закалку трудом, комсомолом, партией коммунистов. И всегда он помнил слова отца: «Если уж ты обещал, то держи слово. Сомневаешься – говори правду, боишься – не делай, а сделал – не трусь. Если уверен в правоте, стой на своем до конца». А когда грянула война с фашистскими извергами, Леонид Ильич также вспомнил один из разговоров с отцом:

– Скажи, Леня, какая самая высокая гора в мире?

– Эверест.

– А какая у нее высота?

Леонид опешил: что это он его экзаменует?

– Точно не помню. – Что-то около девяти тысяч метров… Зачем тебе?

– А Эйфелева башня?

– По-моему, триста метров.

Отец долго молчал, что-то прикидывая про себя, потом сказал:

– Знаешь, Леня, если б нам поручили, мы бы сделали повыше. Дали бы прокат. Метров на шестьсот подняли бы башню.

– Зачем, отец?

– А там бы наверху – перекладину. И повесить Гитлера. Чтобы, понимаешь, издалека все видели, что будет с теми, кто затевает войну. Ну, может, не один такой на свете Гитлер, может, ещё есть кто-нибудь. Так хватило бы места и для других. А? Как ты думаешь?»

На этот вопрос, заданный отцом задолго до начала Второй мировой войны, Леонид Ильич ответил бесстрашной борьбой с гитлеровскими полчищами, вторгшимися на родную землю.

Великую Отечественную войну Брежнев встретил в должности секретаря Днепропетровского обкома Коммунистической партии по оборонной промышленности. В военное время проходил службу на разных политических должностях в действующей армии. Газета «Правда» за 1943 год в статье «225 дней мужества и отваги» писала:

«Начальник политотдела 18-й армии полковник Леонид Ильич Брежнев сорок раз приплывал на Малую Землю, а это было опасно, так как некоторые суда в дороге подрывались на минах и гибли от прямых снарядов и авиационных бомб. Однажды сейнер, на котором плыл Брежнев, напоролся на мину, в результате чего полковника выбросило в море… его подобрали матросы…».

Спустя многие годы Леонид Ильич, являясь руководителем государства, в книге «Малая земля» так вспоминал о тех событиях:

«Переправы мы осуществляли только ночью… Ночная тьма во время переправ была вообще понятием относительным. Светили с берега немецкие прожекторы, почти непрерывно висели над головой «фонари» – осветительные ракеты, сбрасываемые с самолетов. Откуда-то справа вырвались два вражеских торпедных катера, их встретили сильным огнем наши «морские охотники». Вдобавок ко всему фашистская авиация бомбила подходы к берегу.

То далеко от нас, то ближе падали бомбы, поднимая огромные массы воды, и она, подсвеченная прожекторами и разноцветными огнями трассирующих пуль, сверкала всеми цветами радуги. В любую минуту мы ожидали удара и, тем не менее, удар оказался неожиданным. Я даже не сразу понял что произошло. Впереди громыхнуло, поднялся столб пламени, впечатление было, что разорвалось судно. Так оно в сущности и было: наш сейнер напоролся на мину. Мы с лоцманом стояли рядом, вместе нас взрывом швырнуло вверх. Я не почувствовал боли. О гибели не думал, это точно. Зрелище смерти во всех ее обличьях было уже мне не в новинку, и хотя привыкнуть к нему нормальный человек не может, война заставляет постоянно учитывать такую возможность и для себя. Иногда пишут, что человек вспоминает при этом своих близких, что вся жизнь проносится перед его мысленным взором, и что-то главное он успевает понять о себе. Возможно, так и бывает, но у меня в тот момент промелькнула одна мысль: только бы не упасть обратно на палубу.