Юлия Лангровская - Слуги Люцифера

– А потом будет арифметика, – сказала Нинетта и улыбнулась.

Убедившись, что двуколка отъехала, княгиня Берта вошла медленной и величественной походкой в комнату девочек. При ее появлении они перестали теребить пианино и сразу встали.

– Я пришла сказать вам, – произнесла она металлическим голосом, от которого сердечки маленьких девочек невольно сжались, предчувствуя плохие известия, – что занятий с мадам Биссет у вас больше не будет. Мадам уехала только что, получив от меня расчет и рекомендательное письмо.

Девочки никогда не перечили своей мачехе, но, не потому что боялись ее, а потому что понимали, насколько это бесполезно.

Вот и сейчас, они стояли, тесно прижавшись плечом к плечу, с опущенными головками, стараясь скрыть выступившие слезы.

Берта не произнесла более ни слова, вышла из их комнаты и направилась обратно в свою.

Жанна и Нинетта поплакали немного, погоревали об уехавшей гувернантке, но, дети есть дети и потому они скоро забыли о своих печалях, занявшись разными играми и развлечениями.

– А, в общем-то, может это и к лучшему, – сказала Нинетта.

– Ты о чем? – не поняла Жанна.

– О том, что мадам Биссет уехала. Не надо будет учить уроков.

– А! Это, конечно, хорошо.

– Да. Можно будет почаще дразнить Серого.

– Дался тебе этот мальчишка!

– Он такой смешной! – засмеялась Нинетта, вспоминая мальчика-ровесника, одного из крепостных своего отца.

У князя Мадлика было огромное количество крепостных. Все те маленькие и средние деревеньки, что прилегали к поместью князя, все они со всеми своими обитателями составляли княжескую собственность. По своему усмотрению князь мог продать любого человека, взамен купить другого, разлучить мужа с женой, мать с сыном, брата с сестрой, мог по собственному желанию их выпороть, заставить много трудиться, поженить кого-то с кем-то, не принимая в расчет чувства этих людей. На все это князь имел полное право.

На следующее утро князь Мадлик проснулся и, вспомнив, что сказала ему вечером жена относительно нехорошего поведения маленьких княжон со своей гувернанткой, велел камердинеру послать за дочерьми.

Тот послал лакея, но на лестнице, ведущей в спальню девочек, он встретил Берту фон Шеренг, которая отослала его обратно, а сама вошла к мужу с такими словами:

– Ах, Александр, неужели вы хотели их отругать?

– Отпрыски княжеского рода должны отвечать за свои поступки.

Тон князя был грозным. Княгиня мгновенно очутилась возле него, положила свою прелестную белую руку к нему на плечо и, поцеловав посеребренные бакенбарды, сказала медовым голоском:

– Александр, это же дети. Вы не должны на них сердиться.

– Однако же, вы довольно часто мне жалуетесь на их несносное поведение. Считаю, что их надо наказать.

– О, нет! Вы не совсем правильно меня поняли. Я не жалуюсь на их поведение, потому что понимаю, что они еще шаловливые дети. Но я просто ставлю вас в известность относительно всего, что их касается. Не сердитесь на них. Пожалуйста, – она устремила на мужа такой взгляд, что у него язык не повернулся отказать ей.

– Ну, хорошо. Раз вы настаиваете, забудем об этом.

– Благодарю. Теперь я за них спокойна.

– Но вы по-прежнему желаете отправить их в пансион?

– О, да и как можно скорее, – глаза ее загорелись.

– Ну, что ж, да будет так! – сказал князь торжественно и притянул к себе княгиню.

От этого жеста она прикинулась смущенной, опустила глаза.

– О, простите! – воскликнул супруг, – Но вы так прекрасны!

С самого начала этого повествования мы, вместе с князем Мадликом не раз твердили, что Берта фон Шеренг – женщина незаурядной красоты. Теперь стоит, пожалуй, описать более конкретно ее внешность.

Итак, Берта была жгучей брюнеткой, волосы ее отливали чуть синеватым оттенком и блестели как шелк. Кожа, очень белая, как алебастр, без единой точечки, без малейшей царапинки, такой коже мог бы позавидовать кто угодно. Брови бархатистые, черченные строгой дугой, черные ресницы, но, что самое восхитительное, у нее были необычайно роскошные глаза. Большие, с чуть узким разрезом, словно налитые кипящей смолой. Естественно, что князь Мадлик не остался к ним равнодушным. Губы цвета красного коралла, изящной формы, напоминающей бантик. Ей даже не приходилось их подкрашивать; они и без того казались, словно налитыми кровью.

Что же касается ее фигуры, то тут, даже если сильно постараться, невозможно было бы найти хоть единственного, едва заметного изъяна. Точеная, как статуэтка, высокая и стройная, она двигалась плавно и величественно, как лебедь по волнам.