Елена Камзолкина - Так бывает

– Вы не боитесь… – начала она, но теперь уже Толмачев не дал ей договорить:

– Очутиться на улице? Знаете, не боюсь. Питаю серьезные подозрения, что дизайнер моей квалификации будет обретаться там не очень долго.

– Я вас так ославлю, что ни одна уважающая себя фирма…

– Не обольщайтесь, – усмехнулся «жених». – Вы не всесильны! Ой, что это я? Вот же сила инерции! Назвал любимую девушку на «вы». Прости, ради бога.

С ней давно так никто не говорил – легко, без трепета, подобострастия и околичностей. В детстве – да, в детстве такого обхождения хватало. Бедно одетая дочка учительницы вызывала жалость. Иногда снисхождение проскальзывало в словах институтских девчонок, но от их опеки гордячка из провинции отказывалась так решительно, что те лишь оскорбленно фыркали. Что касается первых «рекламных» лет, тут Татьяна сразу дала понять, что в покровительственном отношении не нуждается, сама себе голова! А ее любовнички… Она их держала мертвой хваткой. Верховодила, пикнуть не давала, отыгрываясь за годы нужды и надежды, что когда-нибудь все изменится, и она станет управлять обстоятельствами, а не подчиняться им. Хватит, наподчинялась! Морозова никогда специально не присматривалась, не выбирала, и все же всякий раз выхватывала из мужского поголовья ту особь, которая была слабее ее. Единственный раз опростоволосилась – рискнула подчиниться чувству. Уж больно мужик был видный! И не дурак, к тому же. А вот она повела себя глупо – не захотела меняться. Или просто не успела. Вот мужик и взбрыкнул, загулял… Его она выгнала за предательство, всех остальных – за слюнтяйство, за готовность гнуться не из необходимости, а по призванию.

– Ну так как, Тань, договорились?

Она смотрела на Виктора и думала, что на самом-то деле ей всегда недоставало сильного мужчины – из тех, что говорят «нет» и способны настоять на своем. Втайне она хотела именно того, что так отравляло детские годы – сочувствия и жалости. Она устала командовать! Ей надо, чтобы ее жалели, когда надо – утешали, чтобы за нее принимали решения.

– Таня, ты не спеши, ты подумай, – вдруг произнес Толмачев совсем другим голосом. Он уже не паясничал, не напрашивался на отповедь, он просил.

– Я попробую, – сказала она. – Виктор… – И спохватилась: – Но чтобы здесь, на фирме, никакого панибратства!

– Разумеется, Татьяна Сергеевна, разумеется. И последнее… Вот, получите.

Толмачев протянул сложенный вдвое лист бумаги.

– Что это?

– Заявление. По собственному желанию…

Татьяна взяла листок.

– Я так понимаю, – сказал Толмачев, – что у данной ситуации может быть два финала. Я могу оказаться плохим актером. Ваша мама меня раскусит, фиаско сделает из вас сущую мегеру, а при таком раскладе лучше уволиться и не допустить смертоубийства.

– А второй вариант? – спросила Татьяна.

– Все может обернуться по-другому. В поезде мы проговорим всю ночь, и к утру я обнаружу, что передо мной не бесчувственный истукан, а слабая женщина с незавидной судьбой. Я проникнусь и выложу все, что у меня на душе, после чего вы сделаете вывод, что я не такой уж нахал. Мама мне ваша понравится, я ей тоже. Короче, мы полюбим друг друга, через месяц поженимся и займемся увеличением народонаселения. Должен предупредить, что одним ребенком я ограничиваться не собираюсь! А муж и жена не должны работать под одной крышей, особенно когда жена – начальник, а муж – подчиненный. Придется увольняться.

– А я не отпущу, – сказала Татьяна.

– Я тебя и спрашивать не буду, – улыбнулся Виктор.

Татьяна медленно скомкала листок и бросила его в угол.

– Это ничего не меняет, – предупредил Толмачев.

Морозова не ответила. Застегнула пальто, которое так и не удосужилась снять, и направилась к двери. В приемной остановилась у стола секретаря. Та стала подниматься, но Морозова положила ей руку на плечо:

– Не надо. Ну что ты все вскакиваешь? Неужели я такая страшная? Ладно, об этом потом. Я уезжаю до понедельника. Отдохните тут без меня. – Татьяна взглянула на Толмачева. – Как бы не опоздать. Пойдем… Витя.

Секретарь проводила их изумленным взглядом и схватилась за телефон. Мир перевернулся!

Ноги из-под коренных зубов, грудь торчком, глаза с поволокой. За это их и ценят, потому и привозят сюда, на Московский автосалон, как их зеркальные отражения – на все прочие мировые автосалоны. Чтобы стояли, сидели и потягивались на фоне машин. И молчали! Это непременное условие. А то стыда не оберешься.