Трейси Гузман - Райская птичка

Элис покачала головой, втайне встревоженная историей певицы, но восхищенная образом, который складывался у нее в голове: неприметная серо-коричневая птичка, из куцего клюва которой вырывается величественная, печальная мелодия.

– Девочка умерла от менингита, когда ей было всего два года. Пиаф пострадала в автомобильной аварии и попала в зависимость от морфия. Единственный мужчина, которого она по-настоящему любила, погиб в авиакатастрофе. Ее судьба весьма трагична. Но это придает особый вкус ее музыке, не находишь? Она терзается. Это слышно в ее голосе.

Он замурлыкал себе под нос, очевидно, довольный своей жуткой историей.

– Ты несчастлив. Ты терзаешься?

Томас выглянул из‑за альбома для набросков, посмотрел на Элис и отложил карандаш. Он хмурился, но угол его рта изогнулся, как будто она его позабавила.

– Почему ты думаешь, что я несчастлив?

Опять этот ее недостаток – говорить людям все, что у нее на уме. «Учись быть тонкой», – как-то раз посоветовала ей Натали.

– Не надо было ничего говорить.

– Элис.

Она закусила щеку и ответила:

– Несчастье легко увидеть. Люди так старательно пытаются его скрыть.

– Очень проницательно. Продолжай.

– Возможно, ты скрываешь его за тем, как смотришь на людей. Ты фокусируешься только на их частях и фрагментах. Как будто не хочешь узнавать их целиком. А может, просто не хочешь, чтобы они узнавали тебя. Возможно, ты боишься, что не понравишься им.

Заслышав последнюю фразу, Томас поджал губы:

– Я закончил. Я же говорил, что быстро. Интересная теория, и особенно интересно слышать ее от четырнадцатилетней девочки.

– Ты сердишься.

– На такую не по годам развитую барышню, как ты? Это было бы опасно.

– Не говори обо мне так.

– Тебе не нравится? Я хотел сделать комплимент.

– Это не комплимент, – ее щеки вспыхнули, а на глаза навернулись слезы. Она не знала, куда себя деть, сознавая, что сказала лишнее. – Он всего лишь означает, что ты знаешь больше, чем взрослым кажется нормальным, и что им с тобой неловко. Они не понимают, о чем можно говорить в твоем присутствии, а о чем нельзя. А «барышня» слишком похожа на «барыш». Ненавижу это слово.

Томас подошел к дивану и протянул Элис платок с засохшими пятнами краски, но она оттолкнула его руку и заморгала, стараясь не расплакаться. Томас усмехнулся. При мысли, что он над ней смеется, Элис пришла в ярость и начала что-то бормотать. Но тут он поддел пальцем ее подбородок и повернул к себе ее лицо.

Воздух в комнате потеплел. Элис вздрогнула от стука собственного сердца, такого явного и громкого в ее ушах. Как он мог не слышать? Стук этот заглушал Воробушка, ее слова, ее меланхоличный стон. Комната заплясала у Элис перед глазами, во рту пересохло. Она не могла набрать в легкие достаточно воздуха. Вскоре она уже ловила его ртом как рыба на мелководье. Ее взгляд метнулся от ног Томаса к его манжету, потом к игле фонографа, мягко прыгающей по пластинке. Кожа горела. Ничего не поделаешь. Она должна была посмотреть на Томаса, и, когда она это сделала, шутливое раскаяние в его взгляде сменилось тревогой, а потом пониманием. Ее лицо вспыхнуло.

Томас убрал руку и отступил, изучая пол под ногами. Потом снова посмотрел на Элис:

– Хорошо. С этой минуты оборот «не по годам развитая барышня» исключается из моего лексикона. Я прощен?

Он состроил гримасу и сложил руки, как будто молился.

Томас добродушно подшучивал над ней или же пытался ее развеселить. Вселенная встала на место с такой же стремительностью, с какой пару мгновений назад ее сорвали с оси. Он сожалел, что оскорбил ее чувства. Он хотел, чтобы его простили. Осознание собственной власти пробежало по ней слабым разрядом.

– Да. Я тебя прощаю. И потом, если спросить твоих родителей, они наверняка скажут, что ты сам еще не слишком взрослый. Не может быть, чтобы ты был гораздо старше меня, Томас.

На этот раз он не улыбнулся.

– Ухищрения тебе не к лицу, Элис, и я надеюсь, что с возрастом ты к ним не пристрастишься. Если хочешь узнать, сколько мне лет, просто спроси. Впрочем, злоупотреблять такими вопросами я бы не советовал. Большинство людей на них обижаются. К счастью, я не большинство, – он поклонился в пояс. – Мне двадцать восемь. Я старше тебя на целую вечность. Древний старец.

– Ты не похож на старца.

– Тем не менее, это так. Я родился старым. Мать как-то говорила, что я с самого рождения выглядел сварливым старикашкой: сморщенное, как чернослив, лицо, слезящиеся глаза. Слышала выражение «старая душа»? Я родился с головой, полной чужих несбывшихся мечтаний, и сердцем, полным чужих воспоминаний. Тут, наверное, ничего не попишешь. Хотя, знай я, что так выйдет, предпочел бы выбирать, чьи воспоминания и сердечные раны на себе таскать, – он посмотрел на Элис. – А ты? Наверное, как и большинство людей в твоем возрасте, мечтаешь поскорее вырасти?