Миров А.Я. - 0:1 в пользу в(б)реда

Завмастерской блаженно позёвывал, ознаменовывая крайнюю степень истощения сытости. Пустой желудок мелодично вторил настроению. Забрав скорее выброшенные, нежели протянутые документы, Бордюров галантно поблагодарил барышню, чья чёрная водолазка, казалось, от пережитого дала седину. Девушка в ответ посчитала необходимым сделать вид, что в сиих чёртовых спасибо она никогда не нуждалась и, очень уверена, нуждаться не будет.

Боренька обернулся тылом к левому оку с нервически подёргивающимся Зрачком и неспешно двинулся прочь. Между указателями «Лифт» и «Лестница» он отважно выбрал первый. Терпеливо выслушал скрипучую иеремиаду кабины и, едва двери оттолкнулись друг от друга, упитанным мотыльком выпорхнул на нужный этаж. Остановившись около указанного в ранее помянутой записке кабинета, Бордюров пригладил особо разблестевшуюся пуговицу, невольно отметив, что он уже, вроде как, успел схуднуть. Несолидно сие для человека его должности. Эта новомодная стройность совсем ни к чему. Он что, режиссёр Коромыслов какой-нибудь, чтобы на свои одряхлевшие рёбра молоденьких актёров цеплять?

Собравшись с отвращением, Александр Александрович потянулся было к дверному полотну, но неожиданно в проёме показался лик медика, и, если бы не хорошая реакция Бореньки, белый халат непременно получил бы в свой белый лоб этак три стука как минимум.

– Вы ко мне? – доктор мужественно давил испуг, глядючи на крепкого незнакомца с рукой, подозрительно согнутой в локте.

– Митрофан Митрофанович? – вежливо осведомился Бордюров.

– Он самый, – хозяин кабинета оттаивал под натиском обворожительной улыбки.

– Тогда к вам!

Врач вернулся восвояси. Александр Александрович, одарив коридор прощальным урчанием желудка, неторопливо шагнул вдогон. И, пожалуй, это были последние, правда, театрал до мозга костей Бордюров истово хотел верить, что непременно крайние – крайние минуты, присыпанные вязкой медлительностью.

Митрофан Митрофанович ловко снял файл с криво отстеплеренных бумаг и ещё быстрее пробежал глазами по оголённым листам. Хмыкнул, причмокнул, откашлялся и, наконец, выудил из кармана телефон. Спустя минуту к собравшимся подскочил невысокий молодой человек. Его буйная растительность, было такое ощущение, покрывала даже халат, который на фоне смоляной бороды и кучерявой грудины не казался таким уж и белым.

Александр Александрович не преминул про себя отметить, насколько гость различествует с хозяином: от Митрофана Митрофановича разило холёностью за версту и манерностью за тысячу ярдов, тогда как вошедший мог похвастаться лишь аурой дешёвого табака. Однако, едва завмастерской перешёл к возможным причинам сих расхождений, как его собственная судьба подверглась ускоренной перемотке.

Бородатый врач, обозванный Ильёй Ильичом, выслушав полушёпотом сказанные наставления, подхватил примятого раздумьями Бордюрова и нежно выволок из кабинета. Укушенный рассеянностью завмастерской не заметил, как его тело прошлёпало в конец коридора. Дверь, маленького росточка дивчина, тут же напялившая улыбку при виде Ильи Ильича, весьма жёсткий стул и манжет на предплечье.

– Не разговаривайте! – цыкнула медсестра на открывшего было рот Бореньку.

Тот послушно проглотил желавший вырваться комплемент. Оставшиеся без невероятно оригинальной похвалы серьги продолжили мерно покачиваться в ушах.

– Сто пятьдесят на девяносто. Пульс девяносто пять, – застряло в голове Александр Александровича, уволакиваемого Ильёй Ильичом в неизвестном направлении.

Вновь коридор, на который дизайнер явно пожалел красок, череда идентичных дверей, разномастные посетители и одинаково белый персонал.

– Раздевайтесь, – услышал Бордюров, едва его втолкнули в заставленный непонятными приборами кабинет.

– Полностью? – отчего-то стушевался театрал.

– По пояс. Носки снять. Брюки закатать.

Не успел завмастерской как следует ухватиться за особо блестящую пуговицу жилета, как чьи-то добрые и сильные руки привели отзвучавший приказ в исполнение. Нехотя укладываясь на колющуюся морозом кушетку, Боренька пытался разобраться, чего ж в этих руках было больше – доброты или силы? Но едва консенсус приблизился к порогу осознания, как те сами спорные конечности с доброй силой передислоцировали Александра Александровича вместе с его раздумьями на каталку. Противно накрахмаленная простынь улеглась сверху. Сильно добрые руки взялись за что-то у изголовья, и надоевший коридор предстал перед Боренькой с иного ракурса.