Иосиф Гольман - Защитница. Тринадцатое дело

Значит, хрустнуло в ноге.

Даже как-то легче стало. Нога не болела, и каблук цел.

Ну, ладно. Надо подниматься. Не лежать же на мостике под дождем?

Она оперлась руками о доски и попробовала встать.

Вот теперь нога заболела.

Да еще как!

«Черт, это может быть дороже сапога!» – вдруг дошло до Неонилы.

А еще она поняла, что если не сможет встать, то придется ползти больше километра.

Вымажется, как свинья. И медаль ей никто за подвиг не даст.

Почему-то стало смешно.

А по щекам побежали слезы.

И ведь придется ползти – ни один здоровый человек на прогулку в такую погоду не выйдет.

Нила еще раз попыталась подняться, и снова боль пронзила лодыжку.

Смешно уже не было.

Она дала себе волю и разревелась, как в детстве.

– Чего ревем? – деловито спросили Нилу. Та испуганно подняла глаза. Крепкий мужик с усами смотрел на нее сверху вниз. Разве что усы его, намокнув, сильно потеряли в молодцеватости. Ну, правильно. Кто ж еще, кроме нее самой и этого дебила выйдет гулять в такую погоду.

– Ногу подвернула, – нехотя созналась она.

– А потому что не положено в такую погоду дамочкам гулять, – строго сказал тот.

– Почему это не положено? – разозлилась Неонила. Он еще будет ей нотации читать!

– Потому что не положено! – отрезал мужик.

– А вам положено? – съязвила она.

– Мы не на каблуках, – достойно ответил тот. И крыть нечем.

– Меня Петр Иваныч зовут, – галантно представился мужчина. – Бойко! Прапорщик в отставке.

– Нила, – мрачно ответила Беляева. Смотреть на дебилоида снизу вверх было отчего-то обидно.

– Чего? – не расслышал мужчина-прапорщик.

– Неонила! – рявкнула девушка.

– Понял, не глухой, – спокойно отреагировал Петр Иваныч. – Сейчас мне на плечи сядешь.

– Куда сяду? – ужаснулась библиотекарша.

– На плечи, куда еще? Или ты жить здесь решила?

– А можно я на вас обопрусь? На одной доге доскачу.

– Не положено, – мрачно сказал Бойко. – Еще вторую повредим.

– Да кем не положено-то? – Неонила потихоньку впадала в бешенство. – Можно подумать, правила есть, как падать и как скакать.

– На все есть правила, – спокойно ответил усатый философ. – А кто их нарушает, тот ноги ломает.

«Елки-палки, он еще и поэт!».

А мужик тем временем опустился вниз, протянув к ней длинные загребущие руки. Запахло дешевым табачищем. Неонила машинально отшатнулась.

Тот терпеливо ждал.

– Так идем домой, или здесь поживете? – наконец поинтересовался он. Вопрос был поставлен ребром, и Нила, вздохнув, сдалась.

Сначала прапорщик Бойко нес ее на руках. Но хоть и невысокая была библиотекарша, и не толстая, однако путь был неблизкий. Поскольку садиться на шею она отказалась категорически – уж слишком поза какая-то интимная – Петр Иваныч просто перебросил ее, как мешок с морковкой, через плечо и поволок к пансионату.

Было неудобно, тряско и ужасно обидно.

Но другого выхода не наблюдалось. Нила не сомневалась, что, если она опять взбунтуется, то снова услышит что-нибудь типа – «Ну, живи тут».

У самого пансионата встретили Нилину коллегу – Беллу Эдуардовну. Они познакомились в первый же день. Нила все собиралась зайти к ней в гости, но так и не собралась. Хорошие книги привезла с собой, а в разоренном пансионате никаких интеллектуальных открытий не ожидала.

– С охоты, Петр Иваныч? – неделикатно поинтересовалась коллега.

– Да вот, на каблуках некоторые гуляют, – ответил, тяжело дыша, тот. – Лодыжки вывихивают.

– На каблуках не положено, да? – судя по всему, Белла Эдуардовна уже познакомилась с мировоззрением отставного прапорщика.

– Не положено, – беззлобно согласился тот. – А где врачиха?

– Мирра Леонидовна в отпуске, – «обрадовала» Белла. – Со вчерашнего дня. Через три недели будет. А сам вывих не вправишь?

– Вправлю, почему нет? – похоже, Петр Иванович был на все руки мастер. И ноги.

– Ну, так вперед. Пошли в библиотеку.

– Это вы про меня? – спросила Неонила, вися на плече Петра Ивановича, вообще-то, почти вниз головой. – И зачем в библиотеку?

– Там криков не слышно, – по доброму объяснил прапорщик Бойко.

Наконец, добрались до библиотеки.

Несмотря на боль в ноге, сердце Нилы зашлось: здесь слово «убого» и близко не стояло.

На стене – медвежья шкура, в углу – рыцарь в кованных латах, кругом портреты великих поэтов разных веков: Мандельштам по соседству с Фетом, Павел Васильев – рядом с Пушкиным, а Бродский и Лермонтов вообще были изображены неизвестным, – видимо, самодеятельным – художником на одном графическом листе.