Дядя Слава - Мертвые цветы

– Издатель готов к диалогу и встреча назначена на завтра. Завтра мы идем договариваться за выпуск полного собрания твоих сочинений! Ты представляешь, что это значит?

– Нет, – честно ответил я и улыбнулся. В выражении лица Влада читалось полнейшее разочарование.

– Ну ты и дурак! Это значит, что тебя знают, что тебя любят, что ты скоро станешь таким же великим, как Пушкин, Жуковский, Есенин и все-все-все прочие! Тебя, может, даже будут проходить как классика в школах, лет эдак через пятьдесят. Это значит, что скоро ты сможешь не жарить себе яичницу по утрам, а завтракать в дорогих заведениях!

– Честно говоря, мне как-то больше по душе в кабаках выступать, – я сильно мялся, говоря это, ведь Влад всегда пытался добиться максимальных результатов с моими работами.

– Ты совсем что ли с ума сошел? – мой товарищ перешел на повышенные тона. – Ты представляешь, сколько мы выручим, если это зайдет народу? А оно ведь зайдет, и ты прекрасно знаешь об этом! И не думай даже отказываться, – он погрозил мне пальцем. – Этот сборник того стоит, это твои труды, блять!

Тяжело находиться под гнетом такого товарища.

Позавтракав яичницей и выпив чашку кофе, я подумал, что дела все-таки пошли в гору. Ведь действительно, издать полное собрание сочинений – неебически круто!

Я закурил и позволил себе закинуть ноги на стол, в то время как Влад что-то писал в своем ноутбуке. С каждой новой затяжкой мне было все приятнее и приятнее осознавать утреннюю новость. Создавалось ощущение всемогущества, будто я в одно утро выебал весь этот мир. Но одна маленькая деталь все же не давала покоя и терзала изнутри, мешая полностью насладиться моментом и самим собой. Эта мелочь отвлекала от радостных мыслей и постепенно завоевывала пространство внутри головы и тела обратно, разрушая радость и высасывая счастье, будто целый полк дементоров.

Я тяжело вздохнул и взял в руки телефон.

– Привет).

Я вздохнул еще раз и отложил смартфон обратно на столешницу.

– Опять ей пишешь? – поинтересовался Влад. – Завязывал бы. Давно уже пора найти себе другую, тем более, что такому, как ты, это вовсе не сложно.

– Да ну тебя, – обиженно ответил я другу. – Ничего ты не понимаешь. Я ведь только из-за нее и пишу эти стихи.

– Ну да, ну да, слышали мы эти истории лет сто назад. Володя Маяковский, Лиличка Брик. И что он, Вовка, хорошо закончил-то? – Влад посмотрел на меня исподлобья. Выглядел он достаточно раздраженным, хотя понять его можно было.

– Да какая разница, – отмахнулся рукой я. – В этой жизни умереть не сложно, сделать жизнь – значительно трудней.

– А ты считаешь, что сделал жизнь? – он хитро прищурился.

– Ничего я не считаю.

– К чему ты вообще это сказал? – мой друг широко улыбнулся.

– Не знаю, – огрызнулся я и снова взял в руки телефон.

– Привет. Чего пишешь?

Сердце немного подпрыгнуло, а я задумался, будто собирался не просто ответить на сообщение, а выступать на важной политической пресс-конференции перед всем населением Земли.

– Не хочешь сегодня прогуляться вечером?

Выдохнул, отложил телефон в сторону экраном вниз.

– Долго не гуляй, завтра важная встреча, – не отрываясь от ноутбука, сказал мне друг. И откуда только он постоянно все знает?

– Ты – это я, – улыбнулся он мне. – Шучу. Ну алло, мы с тобой дружим уже хер знает сколько лет, я давно научился понимать тебя и без слов.

– Во сколько и где?

– Я встречу тебя у твоего подъезда в восемь.

– Хорошо.

Щеки залил обжигающий румянец. Я чувствовал себя первоклассником, наконец-то осмелившимся понести тяжеленный рюкзак девочки, которая нравится тебе вот уже целых полгода. Правда, моя девочка давно уже большая, рюкзак ее сменился на сумочку, а полгода превратились в долгие и мучительные годы…

Да мы, собственно, и одноклассниками-то не были – Она жила в соседнем дворе, и в школы мы ходили тоже в соседние. Часто уроки кончались одинаково и мы пересекались. Она младше меня на год, но уже тогда, когда ей было тринадцать лет, она пленяла всех своей красотой и характером. Я не годился ей даже в подметки: нелепый подросток с неаккуратными волосами, с которых всегда сыпется перхоть, непропорциональное тело, вечный дурной запах, ставший моим верным спутником, не желавшим меня покидать в течение всего пубертатного периода, плюющий на все попытки выгнать его, будто надоедливого гостя.

Но как-то так получилось, что все же я смог с ней заговорить. Это стоило мне огромных моральных и физических сил – я продумывал все варианты диалога несколько дней и ночей перед тем, как начать его в действительности. Это очень изматывало меня и, к слову, было абсолютно бесполезно, потому что она сразу же отклонилась от всех просчитанных мною вариантов.