Евгения Луговая - Я не верю крикам птиц. Женевский квартет. Лето

«Наверное, я выбрал Айрис, потому что характером она чем-то напоминает мне отца» – подумал Джонни, но тут же разозлился на себя за этот неуместный фрейдизм, которым можно было объяснить любое полуосознанное движение души. Да и верит ли он вообще в эту самую любовь?

За дверью бара жара усилилась. Женевский воздух, густой и неподвижный, как исландский скир, казался инородным, до обидного не похожим на вольную прохладу Килларни. Озерная вода испарялась, пропитывая атмосферу удушливой влажностью теплицы.

Выпитое виски вражески бурлило где-то в районе солнечного сплетения. Мимо проходили по-субботнему разухабистые компании студентов, мало думающие о будущем. Джонни в свои двадцать восемь, вдруг почувствовал себя не по возрасту старым, даже древним, как мегалиты в английской деревушке Эйвбери. Зато он уже перешел опасный рубеж Клуба 27 4 4 Объединенное название влиятельных музыкантов, умерших в возрасте 27 лет, иногда при странно сложившихся обстоятельствах (прим. ред) .

Решив еще немного сократить срок жизни, парень достал из кармана мятых темно-синих брюк пачку сигарет. «Последняя» – чертыхнулся Джонни, с неудовольствием вспомнив, сколько раз обещал Айрис распрощаться с пагубной привычкой, а потом покупал целый блок и прятал его в корзине с грязным бельем. Черт возьми, эта девушка требует от него слишком многого…

По мере того, как Джонни удалялся от шумной площади Планпале, тишина вокруг застывала, как черная вода венецианских каналов в просвете двора-колодца.

Мертвенно-зеленый свет аптечных крестов в городской ночи и пугал и успокаивал Джонни. Он не был счастлив, но и несчастлив не был. Как можно измерить счастье, если каждый день похож на предыдущий, как машины, выпущенные с конвейера? С течением времени неизбежно привыкаешь не вылезать из костяной раковины, приглушая свои эмоциональные реакции.

Музыкант прошел мимо мятной вывески кондитерской La Durée, думая не купить ли Айрис парочку так любимых ею разноцветных макарунов, но тут же одернул себя: мало денег, чтобы тратить их на такие эфемерные мелочи, да и роль романтика сидит на нем, как неподшитое пальто. Один раз выстрелишь фейерверком сентиментальности, а потом от тебя все время будут ждать продолжения банкета, в котором у тебя нет сил участвовать.

Стоя на остановке в ожидании автобуса, Джонни не сводил глаз с нищего, у которого не хватило денег на новую одежду, зато нашлось несколько франков на пакетик марихуаны. Столько бомжей и сумасшедших он видел разве что на улицах Дублина: там они были достопримечательностью, лелеемой местными жителями. Молодые и старые, красивые и изъеденные жизнью, они горделиво мерились мешками, в которых спали около банков и магазинов; складировали подаренные стаканчики с кофе и пресыщенно ковырялись в принесенных жалостливыми наблюдателями пирожных. Кое-что все же изменилось со времен Джойса: не такие уж они теперь угнетенные, эти «дублинцы».

Джонни немного завидовал таким людям. В их жизни, вопреки общественным стереотипам, нет неопределенности. Они думают только о том, что бы поесть и где бы поспать. А ему надо двигаться, расти, чинить, радоваться или грустить, быть кому-то полезным. Это выматывало даже больше пятничных концертов в «Кракене».

Он занял место у окна в самом конце автобуса и надел наушники, отвергая звуки внешнего мира. Музыка. Единственное, что до сих пор вызывало у Джонни сильные эмоции. Инструментальные пассажи Металлики, пронзительные скрипки британских фолк-коллективов, по-скандинавски мрачная тяжесть прогрессивного шведского металла, эклектика венгерского симфонического рока, ленивый скрежет вокала Кобейна – все это входило под кожу лезвием бритвы и топорщилось роем мурашек, словно в его мозгу был отдельный центр, отвечающий за физическое наслаждение музыкой.

Он помогала ему познавать людей. Когда он ехал с кем-то в машине и включал песни, удовольствие от которых разрывало его изнутри, а человек даже не вслушивался в мелодию, воспринимая ее как необязательный фон и рассказывал о чем-то своем поверх, Джонни воспринимал это как личное оскорбление. На его языке демонстрация дорогих сердцу песен означала: «Вот он я, смотри что у меня внутри, оцени, чем я живу!». Пренебрегая его любимой музыкой, человек хладнокровно отказывался понять его самого. Хорошая композиция требует полного погружения, осмысленного плавания в водах ассоциаций и воспоминаний, низводить ее до прозаичного фона для глупых разговоров – преступление, достойное статьи в уголовном кодексе.