Инна Полежаева - Девушка Короля Артура

Моя жалкая машина была припаркована рядом, я забросила гречку внутрь и увидела, что не смогу тронуться, так как выезд перекрыт красным «Гетцем». Водителя внутри не было.

– Вот что за курица бросила тачку, – выдала я и со всей дури пнула «Гетц» по колесу.

Она заорала как безумная, испугав даже меня.

– Эй! – крикнула дамочка, – Вы что творите?!

– Кажется вы перекрыли выезд, – спокойно выдал мужчина-франт.

Прекрасно. «Гетц» принадлежал миссис с кофе.

– Слушайте, уберите машину, я не могу выехать…

– Сейчас! – сказала тетка раздув ноздри, – Минутку!

Она не стронулась с места. Понятно, хотела с ним договориться так сказать наверняка. Но блин он итак дал свой номер, что ты привязалась? Перезвонишь ему и все! Делов то! Я зло смотрела на тетку, а она на меня. Ее взгляд говорил: проваливай и дай договорить, а мой – никуда не уйду, иди отгоняй машину.

– Слушайте, дайте ей уже свой адрес, и она поедет за вами, чтобы утром испить того самого кофе, – не выдержала я наконец, обращаясь к мужчине.

– Отгоните машину, – сказал дядька, обращаясь к миссис, – и созвонимся…

Думаю, если б не он, тетка меня бы пришибла, хотя ее тоже понять можно, какая-то невоспитанная девица встревает и портит намечающееся свидание. Я не стала ждать развязки, вернулась к машине. Она почти сразу прицокала следом и наконец уехала.

Я устало открыла дверь квартиры, в которой снимала комнату. Это только кажется, что начинать с нуля свою жизнь романтично. Нихрена это не романтично. Тяжело, одиноко, страшно, и ни капли романтики. Я хотела остаться наедине с чашкой гречки и каким-нибудь дурацким сериалом о любви, о котором на утро и не вспомнишь. Но наедине с фильмом и крупой мне не дала остаться Виолетта Рингольдовна.

На всю квартиру играла какая-то однотонная…я даже музыкой назвать это не могла.

– Твою мать, – пробормотала я, наклоняясь, чтобы стянуть ботинок, – опять мантры…

– Добрый вечер, душенька!

– Добрый! – я растянула лицо в подобии улыбки, меньше всего мне сейчас хотелось общаться со столетней старушкой, но она сдавала мне комнату, и очень дешево. Так что придется уделить ей тридцать минут своего времени.

Я прошла на кухню и спросила:

– А что это играет?

– Сегодня мантра для увеличения достатка, – полушепотом, будто великую тайну, сообщила мне бабка, – может пенсию поднимут…

Мои глазные яблоки хотели было совершить оборот и поднять зрачки к небу в негодовании, но мысль о дешевой комнате прервала это жест.

Пока я варила пакетик крупы, хозяйка квартиры рассказывала, что случилось за день: в сорок пятой квартире алкоголик Семен не закрыл кран и залил соседей снизу, которые только что сделали «евроремонт». Теперь они трясут с Семена деньги, а «откуда у него деньги, если на чекушку у меня просил с утра». Потом во дворе какие-то подростки осмелились пить пиво и банки не убрали за собой, Виолетта Рингольдовна, высунувшись по пояс в окно сопроводила их отборным матом.

– А вы это умеете? – недоверчиво уточнила я, вываливая кашу в тарелку. С виду бабуля была интеллигентная.

– Когда я злая, я по-всякому умею, – сказала она задрав сухонькую ладошку кверху.

Свой рассказ о «хулиганах» она прервала уставившись на мой ужин.

– Это что?

– Где? – спросила я, усаживаясь на табурет.

– Вот это…ни мяса, ни овощей, что за еда такая, ты на диете модной что ли?

– Ага, – кивнула я, не желая объяснять ничего бабке.

– Или денег нет? – спросила она, сдвинув брови, – Я на обед курицу готовила, давай угощу…

– Не нужно! – вскинулась я. Никаких угощений и помощи я не желала. Хватит, ни за что больше не хочу быть обязанной, должной и от кого-то зависеть. Для этого сюда и приехала.

– Как не нужно? – старушка трясла мелкими седыми кудряшками, – Ты хоть днем то ела? Так и помереть можно!

– Виолетта Рингольдовна, – сказала я строго, – мне ничего не нужно!

А потом уже более мягко добавила:

– Спасибо, но правда не нужно.

Она прищурила глаза, брови-нитки, подкрашенные карандашом сошлись у переносицы.

– Ладно, – сказала она таким тоном, что я поняла, она это так не оставит, скорее временно отстанет, но потом начнет гнуть свою линию.

Выпив чашку чая без ничего, я прошмыгнула в свою комнатку, небольшую, но уютную и упала на диван, думая о том, что четвертый день новой жизни не так уж и ужасен.

Отца у меня не было. Вернее, был, но все что я знала о нем – пил, часто и много, погиб. Мама тоже любила выпивать. Я не знала, что значит быть любимым ребенком, не знала материнской ласки, но всегда буду благодарна ей за то, что она не била меня, не отдала в детский дом, или еще что-то. По сути мы были чужие. Я нежеланный ребенок, который испортил ей жизнь в ранней молодости.