Слово за словом она рассказала, что недавно окончила профессиональное училище, получила профессию домашней медсестры.
– То есть у вас медицинское образование? – уточнила я.
– Не совсем, – покачала головой Тоня. – Я имею право работать сиделкой, нянечкой, если силы есть. Но ведь я сама инвалид! Я пробовала сидеть со старухами, но с души воротит видеть вблизи старческую немощь.
Я постеснялась спрашивать, по какой проблеме со здоровьем ей назначили инвалидность, потому что внешних признаков увечья не заметила. «Может, она умственно отсталая?» – промелькнула мысль. Хотя вряд ли – тогда бы ее не приняли в училище, связанное со здравоохранением.
– Вас, наверно, муж поддерживает? – участливо проговорила я, закидывая удочку для выуживания из Тони информации. – Или дети уже на ноги встали, помогают?
– Я живу на пособие. А мужа и детей у меня нет, не было и не будет! – Тоня снова зарыдала – так же громко, как на мосту.
На нас стали оглядываться постепенно наполняющие платформу пассажиры. Я перевела разговор на себя, призналась, что и у меня нет мужа: он скончался вскоре после чернобыльской катастрофы, потому что был ликвидатором. Сказала также, что у меня есть дочь Ира семнадцати лет. Но год назад Ира уехала учиться в Америку по межшкольному обмену, и если у нее все сложится там, то увижу ее я нескоро.
– Дочь семнадцати лет?! – Тоня перестала плакать и посмотрела на меня, буквально вытаращив глаза. – Вы родили девочку школьницей?
Не скрою, мне было приятно, что она поразилась, что у меня такая взрослая дочь, хотя я родила ее в двадцать один год, вполне нормальный для материнства возраст. Правда, я тогда еще в институте училась, а Виталий, отец Иры, был уже аспирантом. К сожалению, защитить диссертацию он так и не смог из-за семейных забот. Был бы кандидатом наук, глядишь, и не послали бы очищать Чернобыль от радиации.
Я назвала Тоне свой возраст. Она с грустью покачала головой и высказалась:
– Ну надо же, тридцать восемь, а выглядите едва на тридцать!
– Мне никто моих лет не дает! – горделиво подтвердила я.
Вдруг Тоня неожиданно повернула разговор в другую сторону:
– Что же, Анюта, вы меня не спросите, почему я хотела покончить с собой?
– Думала, что вы не захотите говорить, – пожала плечами я.
– Я и не хотела, но вы меня заставляете! – крикнула Тоня.
– Заставляю? – удивилась я. – Да я ни словом не обмолвилась, ни единого вопроса, даже намека. Понимаю ведь, как вам тяжело!
– Понимаете? – сморщилась Тоня. – А зачем стали хвалиться, что молодо выглядите?
– Разве я хвалилась? Назвала возраст, когда о дочери разговор зашел. Выдала вам свою страшную тайну. – Я попыталась шутить.
Но Тоня шутку не оценила, а, сохраняя серьезный вид, спросила:
– А сколько мне лет, вы можете сказать?
Я задумалась: сухая кожа, морщинки у губ и у глаз. Пожалуй, как я и предполагала вначале, лет сорок пять или чуть больше… Но этот чистый, полупрозрачный взгляд, как у ребенка, это подростковая дерзость. Что-то тут не вязалось. И я решительно приуменьшила цифру, казавшуюся мне правильной:
– Лет тридцать шесть, тридцать семь?
– Вот видите, – обреченно вздохнула Тоня. – И вы, как все…
– Что «как все»?
– Все дают мне больше лет, чем мне на самом деле.
– У вас, наверно, трудная жизнь была? – очень осторожно предположила я. – А кто были ваши родители?
Я поняла, что Тоне теперь хотелось высказаться, сказать о чем-то наболевшем, что и подтолкнуло ее на отчаянный шаг к самоубийству.
Но тут на платформе появился лоточник с объемистой сумкой-холодильником.
– Мороженое! Кому мороженое! – прокричал он и остановился перед нами.
Я достала деньги и купила два сливочных стаканчика: себе и Тоне.
Мороженое Тоня ела с удовольствием, облизывая языком даже упавшие на пальцы молочные капли.
Наконец подошла электричка, и мы с Тоней сели в вагон. В полупустом вагоне мы выбрали уединенную скамью в конце, и моя спутница, будто ее прорвало, начала торопливо рассказывать свою историю. Слушая ее, я одновременно разглядывала других пассажиров. Перед нами их сидело всего несколько, зато в другой части вагона – группа парней и девушек, заняв два смежных купе. Они дурачились, смеялись, сталкивали друг друга со скамеек.
Вначале я слушала Тоню невнимательно: мое внимание привлек один из парней – похожий на Есенина плечистый блондин. Держа в руках гитару, он неумело перебирал струны. В его исполнении звучали попеременно всего два аккорда, но претензий к нему ни у кого не было – видимо, виртуозов в этой группе не нашлось. И чем больше я разглядывала «Есенина», тем острее понимала, какая возрастная пропасть разделяет нас. Я вглядывалась в лицо следующего за моим поколения, остро сожалея, что я уже не должна засматриваться на таких молоденьких…
Читать дальше