Людмила Молчанова - Трудные дети (СИ)

- Ты считаешь, что я предала тебя, с самого начала все подстроив. С какого начала? Когда ты меня с улицы притащил? Когда твоя сука вышла за тебя замуж? Или когда забеременела? Или когда я лежала и издыхала в твоей гребаной квартире, а у тебя не было на меня времени? Или когда меня кормили из трубки в дорогой стерильной больнице? Действительно, Марат, я так тебя предала, так обманула. У меня было столько времени на это. Какая я, оказывается, коварная тварь.

- В Питере, - перебил он меня одним словом, упавшим между нами, как тяжелый булыжник.

- Что?

- Это было в Питере. Перед отъездом домой.

Моя проницательность по сравнению с его была просто пшиком, недалекой мелочью. Хотя у него было восемь лет, чтобы подумать.

- Ты избил меня до полусмерти. А Славка помог. Просто помог, в отличие от тебя, не ожидая ничего взамен.

- Ожидая, Саша.

- Не столько, сколько ждал ты. Он не просил так много, как ты.

- Ноги перед ним раздвигать? Немного, правда?

- За спокойствие, свободу, здоровье и обеспеченную жизнь? Совсем нет. Он меня с того света вытянул, когда ты на мне живого места не оставил. Ты хоть понимаешь, что меня в фарш превратил? Я или задыхалась, или кровью блевала.

Казалось, обида давно глубоко и спокойно похоронена, я с ней справилась и в этой борьбе выиграла. Но стоило вспомнить, просто немного поворошить воспоминания, и все то, что было раньше, как живое вставало перед глазами. Как будто это все произошло вчера, а не восемь лет назад.

- Он меня замуж звал, Залмаев. Как равную. Только что на руках не носил. С родителями хотел познакомить. Детей, может, от меня хотел.

- А я, в отличие от Славки, детей хотел от женщины, которая могла быть нормальной матерью и их любить. Ты же только себя всегда любила.

Стол покачнулся, легонько стукнулся об стену, стул с неприятным скрипом отъехал назад, когда я резко подскочила, наплевав на страх, и нависла над Залмаевым, выдыхая с тщательно отточенной ненавистью, которую натачивала восемь лет.

- Когда ты взял меня с улицы, то обещал, что меня никто не тронет. Что ты будешь обо мне заботиться. Что я всегда буду под защитой. Ты соврал мне, это ты предал меня! Ты отодвинул меня ради какого-то ублюдка, который тебе срочно понадобился. Ты меня отодвинул! Ты меня избил, как последнюю шавку, а потом переступил! Через меня переступил! Винишь меня в том, что он не родился? Да мне срать, я даже рада. Ты этого заслуживаешь. Я бы голыми руками его задушила, только бы для того, чтобы сделать больно тебе!

Глаза застилала такая ненависть, которую я никогда и ни к кому не испытывала. Я вообще такого сильного чувства никогда не испытывала. Залмаев снова бил наотмашь, не кулаками, а словами, но все также больно и метко. Я не чувствительная барышня, чтобы реагировать на слова, но все вкупе заставляло меня хотеть причинить ему боль, несмотря на страх и здоровые развитые инстинкты. Это было что-то такое же неконтролируемое, что я испытывала тогда к Лёне и Толику, которые взяли у меня мое. Я хотела причинить им боль, заставить заплатить и пожалеть, что они вообще задумались о такой вещи. Сейчас я чувствовала то же самое, только намного острее, глубже и сильнее. Я на самом деле хотела Залмаева в ту минуту убить, зарезать как свинью за все то, что он со мной сделал, за то, что он мне сказал, и за то, что это меня по-настоящему задело.

Я говорила ему дикие вещи, про него, его детей и все те слабости, что у него были. Ни одного грязного слова, я перестала быть беспризорницей, но получалось не хуже. Я стояла рядом с ним, нависая над ним, натянутая как струна, засунув одну руку в глубокий карман, и напряженно ждала, когда ему надоест меня слушать, когда иссякнет его терпение, когда он даст мне повод и дернется. Я сама себя не узнавала, но не могла остановиться, а Марат как чувствовал и не двигался, не давал повода, сжимал зубы крепче, чернел лицом после каждого сказанного мною слова, вырванного с облегчением из горла. И я получала какое-то болезненное наслаждение от того, что он так все воспринимает, что его тоже задевает. Я очень хотела, чтобы ему было больно. И ждала повода.

Выдержки стало больше, но и она не безгранична. Когда я снова заикнулась о его детях, всех возможных детях, а не только о том, в чьем нерождении, пусть и косвенно, Марат меня обвинял, мужчина не выдержал. Он за грудки меня схватил, так что майка затрещала в его руках, а меня мотнуло в сторону. Я не знаю, хотел ли он ударить меня или же цеплялся за остатки выдержки, пытаясь заткнуть, пока не стало слишком поздно. Но он наконец-то дал мне повод, и я его ударила. Я очень давно не ходила без ножа, который стал иллюзией защищенности, оберегая лучше дверей и замков.