Владимир Стрельцов - Низвергая сильных и вознося смиренных. Kyrie Eleison

Шумно дыша, двое убийц поднялись на ноги.

– Господи! – воскликнул Гвидо, с ужасом глядя на свои пальцы, по-прежнему сведённые судорогой в этой короткой и ужасной схватке. – Господи, что мы наделали!

– Тише, умоляю!

– Господи! – не слыша её, повторял Гвидо, – я убил папу римского… я убил епископа… я убил…

– Возьми себя в руки! Всё свершилось!

– Господи! Я погубил себя, погубил свою душу! Навеки! Убил… УБИЛ… убил наместника святого Петра… Господи!

– Выпей вина, приди же наконец в себя!

Гвидо поднял на Мароцию тяжёлый взгляд. Та была бледна, чёрные волосы её были всклокочены, глаза горели, и она никак не могла унять крупную дрожь, так что была отчётливо слышна страшная дробь её зубов.

– А ведь это ты! Это ты заставила меня сделать это! Ты заставила убить его! Потому что он… Ведь он говорил правду, что он сказал такого, что было неправдой?

– Он сказал правду про меня, но выгородил и солгал про себя.

– Он сказал правду! Даже ты подтверждаешь это! Господи, что мы наделали! Что теперь будет?

– Прежде всего ты отнесёшь Иоанна в постель, разденешь и накроешь его простыней. Затем мы уйдём. Хвала Небесам, камни башни не пропускают даже звук бюзин, так что никто ничего не мог услышать, да к тому же мы выпроводили всю челядь во двор. Пусть завтра слуги первыми обнаружат, что папа умер. Папа недавно перенёс болезнь, и приступы астмы у него продолжались до сего дня, ни для кого эта смерть не явится внезапной. Лекари будут подкуплены мной, а затем я их отправлю следом за Иоанном, всё равно от них не большой прок. Я приглашу кардиналов Льва и Стефана, первому надлежит сразу взять инициативу в свои руки, а благочестие и связанная с ней дремучая и дикая нетерпимость Стефана к медицине вообще и омовениям в частности завтра будут очень кстати, никто не посмеет смывать мир с тела папы, и, стало быть, никто из посторонних не увидит следы на его шее. Ну а дальше появится кардинал-епископ Остии, и всё пойдёт по порядку, установленному Церковью в подобных случаях. Мы у цели, друг мой.

– ТЫ у цели, – глухим голосом ответил Гвидо, пряча от неё глаза и дивясь тому, насколько хладнокровно и точно его жена выстроила план дальнейших действий. Так говорить мог только человек, который всё продумал заранее, а значит, полагал граф, он только что стал послушным орудием убийства.

Мароция подошла к нему и хотела взять его за руки, но он отшатнулся от неё, как от прокажённой.

– Завтра я уезжаю в Тоскану, – заявил он.

Мароция несколько мгновений ошарашенно смотрела на него.

– Ах, вот так, мой милый? Согрешив, бежим в кусты? А что дальше?

– Я более не притронусь к тебе.

Мароция резким порывом подошла к нему и отвесила пощёчину.

– Трус! Ещё утром в моей постели ты шептал мне сладкие слова, а сейчас воротишь нос? Слизняк! Какой тогда был смысл во всём этом? Или ты думал, что Тоссиньяно добровольно уступит нам Рим и ещё растечётся в нижайшем поклоне? И будет послушно исполнять наши с тобой капризы? Всё уже сделано, и верх глупости теперь остановиться на полпути.

– Он был прав. И мать моя была права относительно тебя. – Гвидо по-прежнему избегал встречаться с Мароцией взглядом.

– Берта разделалась бы с Тоссиньяно в первый же миг, как только он оказался бы в её руках.

– Не упоминай имени моей матери, ты недостойна её, – Гвидо вяло сопротивлялся и шаг за шагом приближался к двери.

– Ого! Тебе напомнить, что она в своё время фактически отправила на тот свет твоего отца и своего мужа, лишь бы стать женой Беренгария?

– Я более не притронусь к тебе, – повторил Гвидо. С немалым трудом он, ломая ногти, открыл засов и вышел вон. Мароция смотрела ему вслед, чувствуя, как всё внутри неё, весь её прежний мир рассыпается на мельчайшие части, и теперь всё надо будет начинать сначала. Она до последнего надеялась, что её муж совладает с собой и останется подле неё. Но этого не произошло.

Ей пришлось в одиночку возиться с Иоанном. Едва превозмогая в себе желание закричать от ужаса и трусливо броситься прочь, она перетащила труп папы в постель, с брезгливой миной сняла одежды и накинула на понтифика спальную простыню.

– Даже после смерти ты умудряешься мне вредить, – ворчливо прошипела Мароция, покидая папские покои. – Можешь радоваться, благодаря твоим стараниям я вновь осталась одна.