– Потому что он просто был… Он был…
Скучным, странным, аморфным, недостаточно умным. Он мог быть каким угодно актером в ее захудалом спектакле, но он просто был плохим.
Он просматривал такие фильмы множество раз. И каждый раз приходил к выводу о том, что если жизнь театр, то каждый сам решает, какую постановку ему продемонстрировать сегодня. И как ни странно, но если каждый в своей жизни режиссер, то актеров он выбирает исключительно под себя. Захудалый подпольный театр на окраине Лондона никогда не пригласит Хью Лоррис в свою постановку, потому что этот актер просто не для их спектакля.
Неужели люди не видят этого с самого начала? Неужели не замечают за человеком всех отрицательных качеств с того момента, когда впервые при знакомстве смотрят в глаза, слышат голос и улавливают повадки.
Неужели в этот момент не понятно, что человек просто «не из вашей оперы»?
Эзра и сам был одинок на самом деле. Он был одинок в пустой квартире, в Черном Кэбе с пассажирами, и самое главное, был одинок у себя в голове.
Но никогда не вызывало это у него ничего, кроме безразличия.
Да, он был из тех людей, кто вещал про судьбу и говорил, что если чему-то суждено сбыться, то оно сбудется. А если злодейка-судьба решит вдруг, что сбываться этому совсем необязательно, мечты так и останутся загаданными в темной ночи желаниями, не имеющими ни единого шанса на то, чтобы стать когда-то частью реального мира. Но не смотря на высказывания подобного рода, он все же оглядывался по сторонам, переходя дорогу.
Не смотрел правда, на светофор, но на это у него были совсем другие причины.
– И как же вы решили эту проблему?
– Я не решила, – женщина провела рукой по лицу, – не смогла.
– А пытались? – Эзра снова остановился на перекрестке, пропуская толпу еще спящих пешеходов.
Зеленые глаза посмотрели со злостью. Но Эзра не сомневался, это всего лишь злость на самого себя.
– Не пыталась, – процедила женщина, сверля взглядом профиль Брауна. Но тот не обращал внимания. Для него было вполне нормальным, что люди злились. Это же люди. Они не могут быть тихими и покорными всегда. Некоторые даже иногда не могут такими быть.
– Он меня не любил, и я… И я нашла любовь на стороне.
– Только поэтому?
– Да, – женщина кивнула.
Эзра продолжал смотреть в зеркало заднего вида, наблюдая, как в машине сзади семейная пара ругалась между собой.
– И все же спрошу еще раз, вы изменяли ему только потому что он не любил?
Женщина зарылась пальцами в рыжую копну волос.
– Нет, – прошептала она, – я тоже не любила.
Эзра и так знал это, но почему-то хотел услышать это от нее. Изменяют не тогда, когда есть ощущение, что тебя не любят. Изменяют потому что не любят сами. И как бы партнер не любил сильно, если ты не любишь, измена – заключительная сцена в вашем жалком театре. Эзра и сам не понаслышке знал, что такое измена. Он был, как и все, человеком, у которого есть прошлое.
Он старался жить настоящим, но прошлое часто накрывало его с головой. Часто становилось тяжело дышать и хотелось вынырнуть из воды, что затекала в уши и нос. Он пытался смотреть в будущее и дышать настоящим, но так хотелось хотя бы иногда оборачиваться и наблюдать за собой – прошлым.
У него была его Мэри.
Мэри, которую он любил с того самого момента, как будучи подростками они лежали на песочном пляже и придумывали имена чайкам, гоготавшими так громко, что двое влюбленных подростков иногда закрывали уши, чтобы хотя бы на минуту послушать собственный шум в ушах, а не крик чаек.
Он любил ее, когда будучи выпускницей школы она подарила ему его первый поцелуй, тогда, чуть больше тридцати лет назад, под дождем и с обещаниями, что все будет хорошо. Он любил ее, когда она закончила университет и в своей выпускной речи сказала, что благодарна Эзре Брауну, мальчику, который помог ей стать лучшей версией себя, она сказала это будущему мужчине, который стоял через несколько лет стоял перед ней на одном колене в небольшом кафе и говорил о любви, что та была способна подарить.
Он любил ее, когда она набрала вес и забеременела ребенком, которого не смогла родить, ведь тогда, сидя в ее палате после неудачных родов он клялся, что будет любить ее если не до конца жизни, то хотя бы вечно. Он любил ее, когда она пыталась скрыть морщины, сидя за туалетным столиком в спальне. Он любил ее…
Но он не заметил.
Она его больше не любила.
А дальше, молчание, пробирающее до костей и ощущение пустоты после того, как в его жизни больше не стало Мэри. О ее имени теперь напоминало лишь свидетельство о разводе и фотоальбом, который по-прежнему хранился теперь в его холостяцкой квартире.
Читать дальше