Эмико Джин - Токио. Долго и счастливо

Подхожу к стойке и сажусь на один из стульев. Под шкафчиком на крючках висят кружки – мама их коллекционирует. На ее любимых написаны странные фразы. Прямо передо мной красуется надпись: «Геология рулит». Мама кладет передо мной разделочную доску, нож и разноцветные болгарские перцы.

– Давай режь, – кивает она.

Я делаю, что мне велено, – кромсаю оранжевый овощ.

– Мам?

– М-м? – Она заворачивает тофу в ткань. Пиджак уже успела снять, но «школьная форма» до сих пор на ней: классическая рубашка на пуговицах с закатанными до локтей рукавами и элегантная юбка-карандаш.

– Расскажи мне еще раз про моего отца. Ну, донора спермы.

Мы всегда были откровенны друг с другом. Иными словами – мать-одиночка и дочь, двое против целого мира. Вот только теперь все вдруг перепуталось. Изменилось. Но она пока этого не замечает. Это как развод родителей Глори. Ее мама остыла и начала встречаться с семейным стоматологом, а папа в это время готовился к двадцатой годовщине семейной жизни. Ложь перечеркнула все.

Мама закрывает глаза. Ну, конечно, сейчас начнется ее коронное «сегодня-был-длинный-день и у-меня-нет-времени-на-эти-разговоры».

– Я просила тебя не использовать эту фразу.

– Прости. Я учусь в государственной школе. У нас есть предмет «половое воспитание». Я слишком много знаю.

Она разворачивает тофу, режет его на кубики и бросает в вок. Он шипит, и звук этот действует на меня приятно-успокаивающе – как будто возвращаешься домой.

– Эта тема может подождать? Я ужин готовлю.

Я сильнее сжимаю в руке нож: меня накрывает волна решимости. Я не злюсь. Совершенно.

– Нет, не может. Просто расскажи мне еще раз.

Она замирает и оборачивается. И подозрительно смотрит на меня.

– К чему все это? Тебе чего-то не хватает из-за отсутствия отца?

Ох! От выражения ее лица душа рвется на части. Моя решимость сменяется оборонительной позицией. Что мне ответить? Да. Мне не хватает отца. Даже больше: мне не хватает прошлого. Со стороны мамы семьи нет. Она сансей – японка в третьем поколении. Ее бабушка и дедушка эмигрировали в тридцатых годах прошлого века. Они не знали языка, и все, что у них было, когда они сели на направляющийся в Америку корабль, – это надежда на лучшую жизнь. После Второй мировой войны они спрятали фамильную реликвию – кимоно – под кровать, наряжали в декабре рождественские елки и говорили исключительно по-английски.

Но некоторые традиции – снимать обувь перед входом в дом, идти в первый раз к кому-то в гости не с пустыми руками, есть на Новый год тошикоши соба [18] Традиционное новогоднее японское блюдо из лапши. и моти [19] Японский десерт из особого рисового теста. – никуда не исчезли. Они просачиваются сквозь щели и лезут через стены. От этой призрачной жизни мне становится тоскливо. Я хочу понять себя. Хочу найти свои корни.

Но я не могу сказать маме, о чем думаю. Не могу признаться ей, что на вопросы людей обо мне отвечаю так, словно оправдываюсь. Нет, я не говорю по-японски. Нет, я никогда не была в Японии. Нет, мне не нравятся суши. Их разочарованные взгляды говорят сами за себя. Я неполноценная личность.

Ей будет больно от этих слов.

Поэтому я просто молчу.

Она медленно и мучительно вздыхает. И смотрит в потолок. Боже, дай ей терпения.

– Мы познакомились на одной из вечеринок на последнем курсе. Переспали. После окончания учебы я обнаружила, что беременна тобой. Но его было уже не найти.

– Ты не знала, как его зовут?

– Не знала. – Она не смотрит в глаза.

– И не знала, где он жил?

– Нет.

– А как насчет друзей? Ты пробовала разыскать его через них?

– У нас не было общих знакомых.

– Хм.

– Все? Что насчет твоего проекта по английскому? Ты закончила журнал о Гекльберри Финне?

Воспринимаю ее вопрос как личное оскорбление.

– Конечно, закончила. – На самом деле нет. Зато – и да здравствует оправдывающее обстоятельство в виде ПМС! – мне дали еще одну неделю на сдачу, о чем мама не знает. И пусть не знает дальше. – И нет, еще не все.

Тофу шкварчит в воке. Она бросает лук.

– Изуми. – Мне нравится, как мама произносит мое имя. За долгим «и» и мягким «зуми» скрывается добрая порция любви. Но сегодня примешалось раздражение.

– Значит, он не сказал тебе, что его зовут Макотономия Тошихито? – Я произнесла его имя мягко, но оно камнем упало на покрытый линолеумом пол. И в этот момент я понимаю: все это время мама врала. Она сглатывает, ее губы раскрываются. Взгляд темных глаз устремляется на меня. Виновна. Виновна. Виновна .