Ян Немец - Возможности любовного романа

Процесс обучения в Академии в общем-то сводился к эпизодическому подбиранию крох святости со стола безумца.

Например, изредка у нас объявлялся русский режиссер, настоящий богатырь, который всю жизнь разъезжал между Москвой и Петербургом, а теперь, прямо как Наполеон на Эльбу, оказался временно сослан в Брно [4] … изредка у нас объявлялся русский режиссер, настоящий богатырь, который всю жизнь разъезжал между Москвой и Петербургом, а теперь, прямо как Наполеон на Эльбу, оказался временно сослан в Брно. – По всей видимости, речь идет о Сергее Федотове (род. 1961), с 1998 года регулярно приезжавшем в Чехию как приглашенный режиссер и преподававшем на театральных факультетах в Праге и Брно. В 2003 году Федотов поставил “Идиота” Достоевского на сцене остравского Театра имени Петра Безруча (Люция Жачкова, сыгравшая в этом спектакле Настасью Филипповну, была удостоена престижной театральной премии Альфреда Радока в номинации “Талант года”). Федотов, очевидно, стал прототипом еще одного литературного героя: в рассказе “Русский человек” ( Ruský člověk ) из дебютного прозаического сборника Яна Немеца “Этюд в четыре руки” ( Hra pro čtyři ruce ) тоже появляется русский театральный режиссер (на этот раз названный по имени – Сергей), который ставит со студентами “Идиота”. . Первым делом он запрещал студенткам ходить на занятия в джинсах и кедах, потому что актриса прежде всего должна быть красивой, так что на будущее – только платье и туфли на каблуке. Введя эти ограничительные меры, от которых мои прошаренные друзья с отделения гендерных исследований пришли бы в неописуемый ужас, он пускался репетировать с нами Достоевского, куря одну за другой прямо в аудитории сигареты и рассуждая о том, что значит ставить Федора Михайловича в мире без Бога. Непосвященному могло показаться, что это значит беспрерывно курить и бросать на местную версию Настасьи Филипповны пылкие взгляды, которые при всем старании нельзя было счесть режиссерскими указаниями. Но именно в этом-то и состояло преимущество Академии. Здесь все еще задавались по-настоящему важными вопросами, уже не интересовавшими социологию; правда, платой за это была терпимость ко всяким побочным эффектам, сопровождавшим безуспешные поиски ответов на те самые вопросы, – к болезненному нарциссизму, разнообразным пагубным привычкам, хронической депрессии, а в более легких случаях – к несносному самодовольству и неискоренимой бестактности. Прямо-таки сборная Парнаса в привычном основном составе.

В этом смысле сильное впечатление произвел на меня один семинар, который – так уж получилось – тоже вела режиссер из России. Дама с волосами цвета воронова крыла со скрипом поднялась по деревянным ступеням в наше гнездо, пристроившееся под самой крышей, села на обшарпанный стул, задумчиво поглядела на верхушки церковных шпилей и произнесла: “По-настоящему изменить человека могут только любовь и смерть. Слышите, дети? Любовь и смерть – ничто другое вас не изменит. Ни о чем другом и говорить не стоит. Лишь любовь и смерть – уж поверьте”. После этого глаза ее наполнились слезами, и пара, которая длилась всего несколько минут, завершилась.

Наконец дверь распахнулась и Роман плюхнулся на стул напротив меня.

Сорри, у меня сегодня была инспекция. Ты уже заказал?

– Тебя ждал.

– Решил, что будешь? – спросил он, погрузившись в меню.

– Не знаю, или вегетарианский шашлык, или, может, фалафель.

– Я буду шашлык, – объявил он. – Ну что, ты на сегодня все?

– Да вроде да. Я интервью перепечатываю, этим и дома можно заняться. А ты?

– Надо бы отчет написать. Опять пластиковые окна там, где можно было отреставрировать деревянные, – ответил он, недовольно покачав головой.

Роман выучился одновременно на архитектора и на юриста. Теперь он работал за смешную зарплату в комитете по охране памятников и вел нескончаемый бой с новоделом, визуальными загрязнениями и огороженными террасами кафе, выстеленными зеленым ковролином.

– Ты лучше скажи, как там Ева? – спросил я о своей бывшей сокурснице и новой девушке Романа. – С тех пор, как вы начали встречаться, я о ней ничего не знаю.

– Она все еще в Польше, премьера через пару недель. Надеется, что мы с тобой опять приедем.

– Ну, и как у нее дела?

– Мы созваниваемся ночью по Скайпу, раньше она не может, – пожал он плечами. – Слушай, она и в Академии такой была?

Мне не хотелось рассказывать Роману, какой была Ева в годы студенчества. Мы с ней даже жили вместе одно время, и я знал, каково это – ждать до полуночи, пока она ненадолго освободится.