Дуглас Кеннеди - Послеполуденная Изабель

Ежедневная «Интернэшнл геральд трибюн» была мне не по карману. Но хозяин café всегда держал на стойке бара вчерашний выпуск. Он-то и подсказал мне:

– Ваш соотечественник из отеля всегда покупает газету перед завтраком, а уходя, оставляет ее на столе.

Или, по крайней мере, мне подумалось, что он так сказал. Я понимал по-французски едва ли больше, чем мог говорить.

– Il arrive quand? 14 14 Он приходить когда? ( франц. , искаж.) – Я уже купил блокнот, дешевую авторучку, словарь, сборник базовых глаголов. И поставил себе задачу каждый день запоминать по десять новых слов и спрягать по два новых глагола в présent, passé и futur proche 15 15 Времена французских глаголов: настоящее, прошедшее и ближайшее будущее ( франц. ). .

– Каждое утро в семь. По-моему, он почти не спит. Человек с глазами, слишком избитыми жизнью.

Мне так понравилась эта фраза – un homme aux yeux trop mâhés par la vie , – что я записал ее в свой блокнот.

Café называлось Le Select 16 16 Избранный ( франц. ). , и в самом названии заключалось противоречие. В Le Select не было ничего избранного. Обычная забегаловка с несколькими столиками и без каких-либо удобств. Я не был таким уж знатоком и ценителем кафе. Мой опыт ограничивался американскими кофейнями, американскими закусочными, американо из капельной кофеварки. Добавить к этому еще музыкальные автоматы, вульгарный линолеум и официанток с кривыми улыбками и жвачкой во рту. Здесь, в Le Select , выпивка была общепринятой частью утреннего ритуала. Большинство мусорщиков – les éboueurs – глушило calva 17 17 Кальвадос ( франц. ). с кофе. А пара жандармов частенько заходила пропустить бокальчик-другой vin rouge 18 18 Красное вино ( франц. ). – его наливали из литровых бутылок без этикеток. Они никогда не платили за вино. Le Select научил меня искусству осмысленного безделья. Я просиживал там до полудня с завтраком, вчерашней газетой, сигаретами, блокнотом и авторучкой. Меня никогда не торопили, никогда не беспокоили. Так я пришел к пониманию ключевой идеи парижских кафе: они дарили ощущение импровизированной общности и теплого убежища среди холодной бесстрастности городских улиц.

К середине дня я перебирался бездельничать в другие места, чаще всего в кинотеатры на рю дю Шампольон. Старые вестерны. Старые фильмы нуар. Малоизвестные мюзиклы. Фестивали режиссеров: Хичкок, Хоукс, Уэллс, Хьюстон. Все на языке оригинала – английском, с французскими субтитрами, пляшущими у нижнего края экрана. Место, где можно спрятаться за десять франков за сеанс.

Séance – просмотр кинофильма. Но также и собрание людей. Ритуальная форма встречи.

Еще одно слово для моей записной книжки.

Я принял решение исследовать пешком все двадцать округов, arrondissements . Я обходил музеи и галереи. Я стал завсегдатаем англоязычных книжных магазинов. Я посещал джаз-бары на рю де Ломбар. Я впервые попробовал тажин 19 19 Тажин – блюдо из мяса и овощей, популярное в странах Магриба. . Я испытывал отчаянное желание занять себя хоть чем-то; найти противоядие от одиночества моих дней и ночей. Я решил, что любое движение скрасит мое уединенное существование. Но праздношатание расширяло пустоту внутри. Не скажу, что я был несчастлив в Париже. Я был несчастлив в себе. И никак не мог понять почему. Я не скучал по дому. Не тосковал по американским привычкам. Я наслаждался новизной всего, что лежало передо мной. Но грусть, как упрямое пятно, никак не желала смываться.

В соседнем гостиничном номере вечно ссорилась пара. Ночной портье – Омар, бербер с юга Марокко, – сказал мне, что они сербы. Беженцы. И не перестают злиться друг на друга.

– Их мир рухнет, если они проявят доброту и взаимоуважение. Вот они и поддерживают свой гнев.

Стук пишущей машинки был еще одной константой ночной жизни гостиницы. Я не возражал против него. Он действовал на меня как метроном: этот тук-тук-тук убаюкивал меня, погружая в преисподнюю сна. Однажды вечером, на второй неделе моего пребывания в Париже, поздно вернувшись с сеанса в джаз-клубе «Сансайд», я увидел, что дверь соседской комнаты приоткрыта. Свет внутри был затянут дымом.

– Можешь войти, – из дымной пелены вырвался голос. Голос американца.

Я толкнул дверь. И очутился в комнате, точно такой же, как моя, только обжитой постояльцем. В гнутом деревянном кресле сидел парень лет под тридцать. Светлые волосы до плеч, круглые очки в металлической оправе, сигарета в зубах, туманная улыбка.