Борис Гриненко - Признание в любви

– Огонь – мужское дело, уходи.

– Не могу оставить тебя одного.

– Я не один.

– А для меня – один.

Рядом метрдотель, по-русски прилично изъясняется:

– Пусть остаётся. Я жене расскажу.

Соглашаться или нет?

– К кустам не подходи.

Другой грек о чём-то с ним переговорил. Спрашиваю: «Что он сказал?» – с надеждой, что Иру удастся выгнать. Метрдотель смеётся:

– Сказал, что обязательно жене расскажет.

Пухленький пожарник, с кухни, предлагает Ире надеть его рукавицы.

– «Эфхаристо». (В переводе – «спасибо».)

Загорается ещё несколько сосен, от очередного выстрела не вздрагиваю. Пламя близко от ресторана, вовсю колотим ветками. Огонь по траве пытается пролезть – получилось, загорается сзади нас. Отступаем. Мелкие частички раскалённой гари попадают на кожу, жутко жгут. Не успеваешь стряхнуть.

Метрдотель кричит:

– Пожарных давно вызвали, нужно дотерпеть.

Что их нет то? Через несколько минут, кто ж время засекал, слышим завывание – примчались две пожарные машины. Быстро раскатали шланги, видим, что у них большая практика. Потушили, перемонтировали провода, поругались (на кого?), выслушали общее «спасибо» и укатили.

Во рту сухо и горько. На душе весело. Умываемся, Иру хвалят на непривычном языке, а я не знаю – ругать или нет… за любовь. Тех, кто тушил, разместили за один стол, её посадили с торца: «Вы – Гефест, обуздали огонь». Она напоминает, что испытание огнём – древнее средство дознания истины – кто есть кто, мы выдержали. Метрдотель ставит узо: «За такое событие пьют крепкое, чтобы наше единение было ещё крепче». Когда я сказал, что жену зовут по-гречески Эйрена, за столом зашумели, он перевёл: «Завидуют – в твою жизнь вошла богиня».

– Можно поцеловать нашу и твою богиню в знак благодарности? Я богинь не целовал.

Пьём за победу, общую победу, как на войне, русские и греки. Православные.

Наши пытаются ехидничать:

– Иностранцы деньги-то за еду не успели забрать, сейчас, наверное, жалеют.

Ира поворачивается к ним:

– Не жалеют, а благодарят Бога.

– За что?

– В таких случаях говорят: «Спасибо, Господи, что взял деньгами».

Кто о чём, мы за своим столом – о дружбе, которая, если и может родиться внезапно, то только в таких вот обстоятельствах. Также внезапно греки поставили бокалы – к столу подошёл, скорее, подбежал, седоватый грек. «Хозяин, – пояснил метрдотель, – хочет выразить благодарность».

После долгого пожимания рук, особенно Ире, зазвучала музыка сиртаки. Фильм «Грек Зорба» смотрели все. Пожарников поставили по одной линии боком друг к другу, руки на плечах, Иру с краю, головы повернули в её сторону. Короткий инструктаж. Медленным темпом – шаг в сторону, приставляем ногу сзади и слегка приседаем, вышли на середину, «к огню». Всплеск музыки, как тогда пламя, и мы в быстром темпе, вскидывая и выпрямляя ноги, «топчем» его: влево – вправо, вперёд – назад. От дружных хлопков под каждый шаг, конечно, Ирин, потому что не у всех слаженно, а у неё красиво, в ушах звенит. Музыка меняет темп, мы, таким же манером, уходим к столу и возвращаемся обратно.

Второй выход выглядит отлично. Тот, который пытался поднять колонну, норовит присоединиться, встал, потёр ладони, но ему не дали: «Сядь, опять испортишь».

Хозяин вручил Ире коробку с бутылкой узо. Метрдотель вспомнил Некрасова: «От греческих мужчин русской женщине – которая „в горящую избу войдёт“».

Уезжаем, за рестораном чернеют обманутые столбом стволы сосен, обнимать стало нечем. В автобусе активный, где не нужно, турист на своём месте: «Ирина, где вы танцуете?» Мы, как всегда, держимся за руки – нас ничто не разлучит.

На следующий день новый гид, Надежда, из Воронежа: «Снаряд не может дважды попасть в одну воронку». (Возникла неприятная ассоциация – «бомбить Воронеж»). Приехала она сюда к подруге, ставшей уже местной, в гости. Визу просрочила, решилась остаться, – будь что будет. Ире интересно:

– Довольна?

– Да. Дома закончила художественное училище. Зимой заказы по рекламному оформлению, в сезон с вами.

– А родители?

– Наведались в гости. Считают, что я тут, как сыр в масле катаюсь. Мама всё оценивает критично, в том числе свою фигуру. Спрашиваю у неё: «Что дома?» – отвечает одесским анекдотом. – Софа, как дела? – Полная жопа – А что, кроме проблем с фигурой, ничего нового?

– Мама с юмором, в городе все такие? Поэтому и назвали воронежский сыр «Надеждой»?

– Им ничего другого не осталось.

Есть люди – люди мечты. Они достигают её своей жизнью, вызывая добрую зависть. Я не о Надежде – о Шлимане. Мы в Микенах, бронзовый век, второе тысячелетие до новой эры. На невысоком скалистом холме циклопические стены крепости, жилые помещения, усыпальницы, всё из камня. Гореть нечему. Строили «навсегда». Мы вспомнили, конечно, и другую «здешнюю» историю, самую древнюю историю о любви, рассказанную Гомером. Про небольшой мост из каменных глыб ещё того времени Ира добавила: «Это не куча камней, а арочная конструкция с распределённой нагрузкой на опоры; сейчас по сопромату изучают».