Ирина Критская - Любовь… Нелюбовь…

– Мария Владимировна, остались только ваши страницы, все остальные свои напечатанные части уже сдали.

Резкий голос Жаззи проскрипел за спиной неожиданно, Машка подпрыгнула и испортила четвертый лист. Помарок не допускалось, придется опять перепечатывать.

– Подождите пожалуйста, Иоланта (у прозванной так Машкой – Жаззи, оказалось именно такое, оперно-театральное имя). Я быстро. Десять минут и принесу.

Машка лебезила, потому что Жаззи зло кривила губы и презрительно рассматривала ее ляжки, уже показавшиеся миру из-под подлой юбки.

– Одеваться на работу надо соответственно. И сапоги снимать в помещении. Тогда и работа будет спориться. Думать надо о работе. А не о красоте своей необычайной. Не буду я ждать вашу страницу, у меня дома дел навалом. Отнесете Заму в кабинет, он все равно до ночи здесь сидит. А я пошла.

Жаззи с силой хлопнула дверью, так что на полке зазвенели колбы, а у Машки опять дрогнула рука, ляпнув вместо «П» «Р». Новый лист в машинке казался ненормально белым, в глазах уже мелькали мушки и кружилась голова.

…Допечатала эту чертову страницу Машка часам в девяти вечера. Еле ковыляя по пустому коридору администрации, она уже почти ничего не соображала. Тело ломило, ноги горели, как обожжённые, в глазах прыгал алфавит – именно в том порядке, как его выстроили изобретатели пишущих машинок. Наконец, она добралась до дверей кабинета – оттуда, через тонкую щелочку пробивался тусклый свет. Постучав – робко, почти не слышно, Машка замерла.

– Проходите, Маша. Я вас жду.

Голос Семена Исааковича звучал глухо, как будто он говорил через подушку. Машка осторожно открыла дверь и зашла. В кабинете было полутемно, горела только настольная лампа. Зам. сидел на кресле, перед журнальным столиком без пиджака и галстука, верхняя пуговица рубашки была вальяжно расстегнута. Чашка кофе, явно еще горячего, потому что запах стоял одуряющий, шоколадка и две крошечные булочки на тарелке – совершенно домашняя обстановка. Машке даже стало не по себе.

– Маша, вам кофе сделать? Вы устали, конечно. Вечер совсем.

Семен Исаакович встал, легко, как будто и не был отягощен небольшим пузцом, почти как мальчишка, быстро, порывисто подошел к Машке и потянул папку у нее из-под мышки. Он кивнул головой на второе кресло, стоящее напротив.

– Садитесь. Отдохните. Я сейчас.

Он что-то там делал с маленьким чайничком, А Машка безуспешно пыталась забаррикадировать толстым томом оголившиеся ноги. Она не рассчитывала сидеть на работе в низком, пухлом кресле. Ну вот – просто совсем. Наконец, Зам поставил чашечку перед Машкой, открыл шоколадку, подвинул булочки.

– Посмотрим-посмотрим…

Он открыл Машкину папку, стал перебирать листы отчета, довольно кивая.

«Почему у него такой голос», – думала Машка, осторожно втягивая губами обжигающий кофе, такой вкусный, что у нее даже жмурились сами собой глаза от удовольствия. Они с Олегом сто лет не пили кофе. А тут еще такой…дорогой сорт, похоже – «Не голос, а прямо мурчание котиное, какое -то. Аж мурашки по спине» У нее и вправду от крадущегося глубокого баритона Семена Исааковича зарождалось что-то такое горячее, щекочущее – появлялось где-то у лопаток, и сползало вниз, по позвоночнику – прямо туда. Куда не надо… Да еще этот взгляд – чуть бесстыдный, наполовину вниз. И усмешка… Машка потянулась за булочкой, юбка обрадовалась свободе и прыгнула почти к талии. Чертов том упал, а Семен Исаакович медленно, со вкусом осмотрел Машкины бедра и усмехнулся.

– Хороша….

К метро Машка летела, как выпущенная из пращи. Снег все не унимался, подошва у финских сапог оказалась неожиданно скользкой и, то проваливаясь в сугробы, чудом появившиеся на улицах буквально за час, то проскальзывая как на коньках, она на удивление ни разу не свалившись, добежала до станции, нырнула в вестибюль, и, почти не помня себя, долго стояла на платформе, приводя в порядок стучавшее сердце и бешено горящее лицо.

Суббота всегда в Машкиной жизни была долгожданным событием. Море планов – вроде утреннего зоопарка с дочкой, бассейна по бесплатному абонементу, который ей доставала всемогущая мама, вечернего кино с мужем, если свекровь соглашалась остаться с ребенком, ну или бутылочки вина на двоих, когда все уснут – все это раньше радовало чрезвычайно. А в эту пятницу все резко изменилось…Ей совсем не хотелось домой. Машка тянула выход с работы, перебирала пробирки, в десятый раз проверяя надписи, листала рабочую тетрадь. Она знала, что если все уйдут, то они с Замом останутся вдвоем в лаборатории. Совсем вдвоем. И тогда…может случится всякое. Например, она услышит его шаги – в гулком, опустевшем коридоре их этажа вечером любой звук разносился странно далеко, как будто в тоннеле. И тогда она выглянет из бокса, как будто случайно. И он, чуть усмехнувшись, так как улыбается только он – снисходительно и, одновременно смущенно, чуть вниз, глянет на нее и зайдет. Спросит какую-то ерунду, присядет, полистает записи, приоткроет термостат, проверив посевы. И у нее сладко замрет в груди, сердце кувырнется вниз, покатится в пятки.