Алиса Евстигнеева - Не верь мне

– Ань…

– Мам, ты на него так злишься до сих пор… даже говорить о папе толком не можешь.

Такая взрослая и понимающая, такая маленькая и наивная.

– Мы с… Серёжей, – на его имени голос дрогнул сам собой, – когда-то очень любили друг друга. Но возможно, были ещё слишком молоды, чтобы уберечь. А может быть, просто всё ушло. Такое бывает, к сожалению. Поэтому не думаю, что спустя столько лет вообще уместно говорить о… наших чувствах. Что было, то давно прошло. Зато у нас есть ты… – «и Крош», добавляю я мысленно про тебя. – И я всегда буду благодарна твоему папе за это.

А что ещё говорят в таких ситуациях? Что вообще можно здесь такого сказать, чтобы не дать ей лишних надежд, при этом максимально бережно прибить ту, что уже имелась?

– Но он же приехал! – неожиданно отчаянно выкрикивает Анютка.

– И что? Разве это меняет что-то между нами? Ань, он же не ко мне приехал… а к тебе, – по крайней мере, я хочу верить, что к ней, но дочери нельзя знать о моих сомнениях. Ей нужен её герой. – Или папа горит желанием встретиться со мной?

Она мнётся, не торопясь с ответом, и это молчание говорит красноречивей всех слов.

– Вот видишь.

Но Аня не сдаётся.

– Ты бы могла ему рассказать про… – и сама осекается, понимая, что зашла куда-то не туда

– Про что?

Или вернее про кого ? И всё-таки она слишком много всего понимает.

– Ни про что, – делая шаг назад, еле слышно произносит она.

Аня никогда не спрашивала про отца Кроша. А я никогда не брала инициативу на себя, я вообще ни разу в жизни никому не произнесла вслух, чей он сын. Он был только моим, и отвечать за него и перед ним предстояло только мне.

Ночь выдалась изматывающей. Сначала долго не могла уснуть, ворочаясь с боку на бок, а когда уснула, то весь остаток сна боролась со своими демонами. Наутро была разбитой и несчастной, впрочем, никого это не интересовало, в том числе и меня саму.

Отправив детей из дома, благо Анютка изъявила желание сама довести брата до садика, я ещё немного повалялась в компании своих тревог и заморочек. В воздухе словно витал дух перемен, и у меня не было гарантий, что они к лучшему. Лежала и успокаивала себя, что всё будет как прежде, и вообще меня не касается, что там у Измайлова в голове творится, главное, чтобы Аньку не обидел и не расстроил.

Но, видимо, у него было иное мнение на сей счёт, о чём он не преминул мне сообщить тем же утром, когда я, вконец уставшая от всех дум, решила добежать до магазина.

Я вышла из подъезда, читая на ходу сообщения из рабочего чата, где наш шеф-повар костерил «ублюдочных» поставщиков, которые уже с утра пораньше попытались в чём-то его обмануть.

Усмехнулась чужому мастерству строить матерные конструкции и чуть ли сама их не применила, когда со спины меня нагнал знакомый голос:

– И что, даже не поздороваешься?

Реагирую непростительно остро, споткнувшись и полетев вперёд, правда, устоять всё-таки сумела, ещё и подбородок задрала, в попытке хоть какую-то гордость изобразить. Самое поганое, что краем глаза заметила, как Измайлов дёрнулся в направлении меня, когда я начала своё позорное падение, а потом сам же замер, поняв, что не навернусь.

Вдох. Выдох.

– Я однажды уже поздоровалась, так и не дождавшись ответа. Хватило, знаешь ли, – на удивление ровным голосом отвечаю я, не оборачиваясь на него. Стою прямо и смотрю вперёд, ничерта не замечая перед собой.

Он издал неопределённый звук, то ли усмехнулся, то ли что. А у меня внутри прям-таки всё затрепетало от… праведного гнева, пришлось челюсть посильнее сжать, до зубного скрежета, чтобы не ляпнуть ничего лишнего.

Пока я тут стою, пытаясь со своими эмоциями совладать, он подходит, останавливаясь в полуметре от моей спины.

– Здравствуй. Оля, – тщательно выговаривает он моё имя, а мне кажется, что издевается, ну или ехидничает. Приходится развернуться, максимально плавно и неспешно.

Я спокойна. Спокойна. Хотя кому я вру? Моё имя с его губ… заставляет перевернуться всё содержимое моего желудка.

Сегодня он смотрит как-то иначе, в его серых глазах нет вчерашней ненависти, но есть что-то другое, что лишь на мгновение проскальзывает на дне его чуть расширенных зрачков, очень быстро маскируясь под вызов и нечто, смахивающее на самодовольство.

Спокойно.

Ничего не говорю, несмотря на то, что очень хочется. Я просто определиться не могу, с чего начать. Вопросы? Обвинения? Признания? А может быть, просто попытаться ему глаза выцарапать? Я бы, наверное, смогла.